обрабатывал свои спектрограммы, была чужой, другого института, и Жук ею

не распоряжался. Конечно, у него и в этом Другом были знакомые и он мог

бы устроить, чтобы машину давали почаще и сеансы были подольше. И

чтобы начинались они — ехать так ехать —не в 23.05, а в 14 или 15 часов.

Ведь из-за того, что сеанс начинается так поздно, перспективный мэнээс Ю.

Васильев по крайней мере раз в неделю опаздывает на метро, а раскатывать

на такси, получая 120 рэ и имея двух иждивенцев и невыплаченный пай в

кооперативе, — это, согласитесь, предел нахальства.

Извольте обратить внимание и на другую сторону проблемы, профессор.

Пока ваш мэнээс доблестно кемарит около этой гудящей стервы, его верная

молодая жена сидит дома с маленьким ребеночком не жрамши, потому что

не может отойти. А он потом еще толчется с авоськой, проклиная

пропавший автобус, и гордо игнорирует шмыгающие туда-сюда такси. Они

как стервятники кружатся, потому что знают, что сдастся он в конце концов

и отвалит два драгоценных рубля — черт бы их побрал, эти Химки и

одноименное водохранилище, если до них так дорого добираться.

Но ведь и третья сторона есть у проблемы. Если жена из дома никуда, то

это не значит, что к ней никто не может прийти. Скорее даже наоборот —

потребность в контактах сохраняется, она растет от этого круглосуточного

заточения в четырех стенах при орущем ребеночке. Жена мэнээса — вот так,

с большой буквы — Жена мэнээса, конечно, выше подозрений, и пятимесяч-

ный Обратно — не лучший фон для нежных сцен, но ведь младенец пока

еще спит большую часть дня, и днем он особенно крепко спит.

«Только спокойно, — сказал себе в этом месте Юра, — тверже шаг,

ребята, по земле московской мы идем, в пехоте служим мы крылатой и

громко песенки поем-ем-ем!»

И вот ведь в чем острота положения — Наташка абсолютно уверена, что

он раньше чем в без двадцати час домой не вернется, когда у него сеанс,

свидание с железной троглодиткой никак не пропустит и что она, то есть

Наташка, может принимать в этот день с утра до полуночи кого угодно.

Малолетний Обратно не проболтается.

«В пехоте служим мы крылатой... Рота! В науке служим мы крылатой...

Рота-а-а! В аптеке служим мы крылатой... Молодцы! И где прикажут упадем-

ем-ем!»

Товарищ Жук прав. Нельзя превращать академический институт в

детский сад. Вам в науку захотелось? Вы не чураетесь знаний и не

стесняетесь приличной зарплаты? К тому же вам очень хочется понять, что в

этой молекуле накручено? Тогда извольте не ныть, а работать, и ничего не

ждите на блюдечке с голубой каемочкой. Жук вступит в игру, когда

диссертация будет готова. Тут уж он будет действовать без подсказок и

решительно — репутация фирмы, в которой не бывает неудачных работ,

обязывает. И нечего у него сейчас отнимать драгоценное время, тем более

что его и у Юры нет совсем.

Наташка была уже в последней стадии каления, когда Юра забежал,

чтобы бросить портфель. Легкомысленный Обратно не чувствовал остроты

ситуации, сосредоточенно теребил приготовленные для выхода штаны. Все у

них нормально, все хорошо. Но делиться этими наблюдениями Юра не стал,

потому что тотчас последовала бы фраза: «Тебе хорошо...»

Ему очень хорошо, ему жутко замечательно. Он бросил портфель,

чмокнул Наташку («Извини, пожалуйста, Жук привязался. Одевайтесь и

выходите, я сейчас поймаю такси»), схватил сумку с запасными вещами и

побежал.

Ехать к Савельевым было недалеко, до «Аэропорта» — четыре остановки

на метро, без пересадок, а что от Васильевых до метро, что от метро до

Савельевых — одинаково, минут по десять ходу. Вся дорога — чуть больше

чем полчаса. Но, поскольку в путешествии участвовал Обратно, метро

отпадало.

Был холодный апрельский вечер. Разбрызгивая грязь, набитые автобусы

вылетали из-за поворота, кренясь так, что, казалось, сейчас чиркнут

тяжелым правым бортом по мостовой. Такие же набитые мчались им

навстречу от метро. В маленькой церкви че рез дорогу кончалась всенощная,