следовало, потому что Яшка укоризненно зашептал ему в самое ухо:

— Волчишка! Что ты делаешь? Не дави меня так, я ведь ланеный.

И стал медленно, картинно падать на спину, раскинув руки и закатив глаза:

Как и в каждой семье, у них у всех были клички: Евдокимов — Волчишка, если у

Яшки было нежное настроение, или Буратино, если Яшке хотелось щегольнуть

знанием чего-то перед глупой деревяшкой. Жена была Котом Васькой или

Васенькой — опять-таки в зависимости от Яшкиного настроения, а Вера

Яковлевна— санитаркой, с которой обычно и происходила игра в раненого

Дорожкина или Алексея Петровича Мересьева (смотрел кино по телевизору), а

также Черепахой Тортилой и каким-то морским чудовищем, имя которого

трусоватый Яшка произносил беззвучно, одними губами. У него самого прозвищ

было огромное количество, и он сам выбирал, кто он такой в данную минуту.

И вот тогда, ощущая беззащитность этого хрупкого тельца, Евдокимов с

особой ясностью почувствовал, на какой тонюсенькой ниточке-веревочке-веточке

зависло его счастье и как легко оно может упасть и разбиться вдребезги. И ему

стало страшно.

Он не разговаривал с женой с того самого вечера. Она, после нескольких

попыток заставить его объяснить причину молчания, тоже замолчала, и теперь в их

квартире стояла кромешная тишина, нарушаемая лишь для того, чтобы Яшка ни о

чем не догадался и чтобы Вера Яковлевна не так переживала — вежливое

спокойствие, под которым отчаяние и еще бог знает что.

10

Радио:

— Пассажира Евдокимова, вылетающего в Москву, просят зайти в отдел

перевозок.

Продавливаясь сквозь с трудом расступающуюся толпу, Евдокимов гадал,

зачем и кому он понадобился.

Звонил Туркин.

— Александр Александрович, — сказал он, —обстановка складывается

напряженная. Аэропорт вот- вот закроется — идет сильный циклон. Они даже не

знают, успеют ли посадить московский борт, а обратно он уже не полетит. Может

быть, вы пока вернетесь? Я договорился, последний вертолет вас возьмет.

— А на сколько циклон?

— Кто его знает! Может, к ночи утихнет, а может, неделю дуть будет.

— Но может так случиться, что московский рейс все-таки придет и я на него

опоздаю?

— Все может быть. Это ведь авиация.

— И еще северные условия.

— Я вижу, вы не унываете, — засмеялся Туркий,

— Уже нет, Но что же, правда, делать?

— Решайте. Номер в гостинице вам заказан. А там небось и присесть

негде.

— Да, спасибо за заботу, — вспомнил Евдокимов,— спасибо. Хотя и не

стоило себя утруждать.

— Чепуха, — торопил Туркин, — так решайте: остаетесь или вернетесь?

«Вот Спина удивится, если я вдруг исчезну, —подумал Евдокимов. — Ну,

скажет, какой барин — начальник, наверное, а мы тут выстаивай. А сначала и

не показался вовсе».

— Да нет, — сказал Евдокимов без всякой грусти и сомнений. —

Сегодня ведь уже двадцать четвертое, каждый день дорог. Я останусь, а то

вдруг рейс пропущу. Придется здесь Новый год встречать.

— Вы оптимист, — опять засмеялся Туркин.

— К тому же не знающий северных условий,-— поддержал его

Евдокимов. — Спасибо, что позвонили, Я остаюсь.

— В случае чего звоните, мои телефоны вы знаете. Звоните в любое

время.

— Спасибо. А вы там погодой займитесь. Что она у вас безобразничает?

— Непременно.

Ничто не связывало их больше. Поэтому можно разговаривать просто и

даже смеяться. Отказавшись вернуться в город, Евдокимов чувствовал себя

чуточку героем, и ему хотелось смеяться погромче, чтобы все поняли, что он

ничего не боится.

11

Вера Яковлевна была женщиной невыносимой. Такой же свекровью. И