Евдокимов мог представить — гипотетически, и оно его не привлекало.

Вероятно, для этой конструкции наилучшим образом подошла бы спокойная,

замужняя женщина лет тридцати с небольшим — не шлюшка, конечно, но почему-

то недовольная мужем — скажем, его меркантильностью, бездуховностью, что ли,

только не совсем уж романтическая дура — такие в любом возрасте встречаются,

и не стяжательница, которой не хватает на мелкие удовольствия выделяемых

мужем сумм—транжирить Евдокимов и здесь не собирался, — но может же быть

такая: спокойная, замужняя, не корыстная, не дура, не страхолюдина и не

шлюшка, конечно. С такой возникли бы прочные, надежные и необременительные

отношения со свиданиями раз-два в неделю без всяких эксцессов, типа «где ты

был раньше», «ненавижу твою жену», «ты бы ушел ко мне, если бы я тебе родила

сына» и так далее. И пусть тогда будет у жены этот ее профессор, доктор наук —

хоть академик.

Евдокимов пытался представить себе существование этой конструкции во всех

деталях или даже другой— четырехугольной и находил, что и та и другая будут

работать. Он думал о том, что его связь с другой женщиной не только не помешала

бы его нормальным и самым интимным отношениям с женой, но и, напротив,

укрепила бы их, устранила бы их монотонность и избавила бы его от мук ревности

— что ревновать, если сам грешен. Он подумал и о том, что если бы, будучи

грешником, узнал бы о романе своей жены с кем-то, то отнесся бы к этому гораздо

спокойнее и, может быть, так бы это и существовало, если ей это очень нужно.

Может быть? Да, может быть. И, может быть, даже очень вероятно, что так бы

оно все и было. Но ведь это разврат? Наверное. Наверное, это гадко, низко, подло.

Но он не был уверен в том, что это действительно так плохо. Если бы это

случилось у кого-то, он ни минуты не сомневался бы в оценке — разврат. А про

себя, про ту же самую ситуацию, если бы сам в ней участвовал, он бы так сказать

не мог. Почему? Из врожденной похотливости, испорченности, аморальности?

Может быть. Что уж тут защищаться.

Но разве лучше жить в этой цельноморальной, высоконравственной

конструкции «я—она» и претерпевать нынешние муки самому, мучить жену,

мать, сына? Или лучше, что ли, развестись, сломать семью — остаться без сына,

нанести удар матери? Кто от этого выиграет? Жена? Но, может, ей эхо тоже

совсем не нужно?

Так что же лучше?

«Тайные мысли о браке и семье, — думал Евдокимов, перекладывая из руки в

руку надоевший портфель. — У кого их нет? Вопрос на засыпку».

14

Стало вдруг свободнее — наверное, потому, что пассажиры (встречающих тут

едва ли было много, а те, что были, наверняка улетучились последним

вертолетом— чего ждать, если аэропорт закрывается на неопределенное время)

оккупировали площадку за стойками. В толпе образовались проходы, как

промоины в снегу, и можно было уже не только повернуться, но и сделать шаг-

другой, можно было даже попытаться протиснуться к буфету или к двери на

улицу.

«Выйти? — подумал Евдокимор.— Посмотреть и тот-час вернуться. Никуда

этот вокзал пока не улетит. Да и рыбу выкинуть нужно. Что я, действительно в

Москву ее повезу? А снова сюда войти обязательно сумею. Народу меньше стало»

15

«Вопрос на засыпку» — из студенческого жаргона. Вот и давайте, думал

Евдокимов, не будем забывать, кто есть кто. Был студентом, стал инженером, в

настоящее время, пожалуй, больше чиновник, чем инженер, но и этой работой кто-

то должен заниматься. Впрочем, последнее к делу отношения не имеет. Вот и

рассчитывай конструкции применительно к разным строительным материалам. А

при чем тут души? Ты строитель, и нечего лезть во все эти человеческие тонкости.

Твое дело проект, план, ход выполнения, причины срыва, расстановка кадров.

А в моральных вопросах, даже если они касаются лично тебя, выворачивают

тебя наизнанку — как быть? Своих суждений не иметь? Руководствоваться имею-

щимися нормами, устоявшимися воззрениями? А если эти воззрения не