признаешь.

Может быть, думать так было не очень порядочно. Но и хозяин тоже

человек, может и он обидеться, в конце концов, к тому же и гостю нечего из

себя цацу строить, не велик начальник, таких в год два-три бывает, на

каждого души не хватит.

2

В девять пятнадцать было еще совершенно темно — 24 декабря, одна из

самых длинных ночей в году. Газик попыхивал у крыльца — по северному

обычаю глушить мотор не полагалось. Белый, в свете других фар,

выхлопной дым обволакивал машину. Евдокимов и взобрался на переднее

сиденье, звонко клацнула о промерзший кузов дверца.

— Побежали? — спросил Виктор. — Сразу на вертолетную?

Это его «побежали» показалось Евдокимову фамильярным— не хватало

мне еще с тобой бегать, нашел себе товарища в салочки играть. Ну да ладно,

если Туркин так его воспитал. Только как бы не добегался с таким стилем —

не Виктор, конечно, а Туркин. Может и добегаться.

Пока бежали до вертолетной площадки, малость развиднелось, но все

равно было еще темно для того, чтобы вертолет мог сесть — это и

неавиатору ясно. Зачем, спрашивается, ехали спозаранок? Чтобы здесь, на

морозе, колматить? Рядом стояло еше несколько машин — газики, «Волги»,

автобус и грузовик связистов с белой полосой по диагонали кузова. Около

бревенчатого сооружения, с подветренной стороны, темнело несколько

фигур — тоже, наверное, улетающие. Остальные грелись в машинах.

Типичная провинциальная бестолковость.

Дремалось, и, чтобы прогнать сон, Евдокимов еще раз стал подводить

итоги командировки — уже для себя, в свете предстоящих первоочередных

дел, когда вернется домой.

Во-первых, значит... отдать двадцать пять рублей Тростянскому — давно

пора, на месяц, кажется, задержался. Можно было раньше отдать, но забыл,

к великому, вероятно, удовольствию Тростянского — тому только дай повод

плохо подумать о человеке, а какую рожу он скроит, когда Евдокимов

протянет эти деньги: «Ну что вы, Александр Александрович! Зачем так

спешить? К чему такая скрупулезность?» —представить противно. Ну да

ладно, о нем после. Он-то почему здесь вылез? Тоже мне, итог называется.

Первое, конечно, справка — деловая, спокойная, фактов по сравнению

со вчерашним докладом можно добавить, но важно и не переборщить, чтобы

не заподозрили в предвзятости. Все спокойно, все обосновано, а вы,

товарищи руководство, решайте: наказывать этих северных деятелей,

миловать или к наградам представлять — Это ваша компетенция.

Во-вторых — и это, естественно, вытекает из того, что во-первых, —

сделать все это надо так убедительно, чтобы у Листоедова и тени сомнения

не осталось в возможностях и способностях Евдокимова, возникших (не о

способностях —о сомнениях речь) после предыдущей командировки, —

хватит его шпынять, разве у вас, товарищи руководство, все везде хорошо

получается, тоже ведь не боги, хотя, конечно, упаси вас хоть раз усомниться

в этом. Иначе такие, как Тростянский, и здороваться с вами в коридоре

перестанут. А что вы без тростянских?

Здравствуйте, опять вылез! Да отдам я тебе эти двадцать пять рублей...

Не волнуйся.

— Сан Саныч, летит! — сказал Виктор, ложась на руль, чтобы

разглядеть что-то в незамерзшем овале стекла. — Сейчас вон над той

сопочкой отметится и сюда завернет. Идите билет брать.

Вертолет долго, со свистом и звоном, присаживался, раскручивался,

отчего на площадке сделалась свирепейшая пурга — только, кажется, камни

не летели. Наконец успокоился, повесил лопасти.

Тут еще, — сказал Виктор, когда Евдокимов, попрощавшись, полез

из машины. Шофер потянулся к заднему сиденью и вытащил из-за спины

Евдокимова увесистый пакет, аккуратно перевязанный бечевкой. — Туркин

велел передать — рыбка.

«Чтоб тебя шлепнуло с этим северным гостеприимством,— подумал

Евдокимов. — Ну да ладно, брошу где-нибудь в аэропорту, не устраивать

же шоферу сцену — он-то здесь при чем? С другой стороны, нехорошо,

конечно, если он будет думать, что московские гости увозят подарки. Но