обязательно закурить и говорить.

Она ходила по всей кухне, зачем-то поднимала крышки кастрюль,

переворачивала черпаки:

– Я ненавижу, ненавижу его и все его кино! Он хочет превратить меня

в Кармен. Он, по-моему, забыл мое настоящее имя. Ты не представляешь

себе, что он заставляет меня выделывать: проползать между острых камней

с каким-то дурацким мешком в руках, еще и по колени в воде! Я должна

часами сидеть якобы за швейной машинкой, до онемения в спине. Драться

ножами! – с этими словами она сняла висящий на крючке длинный

кухонный нож и замахала им перед собой. Разгорячившись, метнула дикий

взгляд на Джеффа. – А теперь он хочет, чтобы я научилась танцевать

фламенко. Даже как-то раз повел меня в танцевальную студию.

Стелла уже находилась в коридорчике возле туалета. На стене там

висело большое зеркало. Перед зеркалом Стелла выгнула спину и слегка

подала вперед плечо. Завела назад напряженные руки с плотно прижатыми

пальцами и...

– Та-та-ра-та... – сделала несколько резких взмахов руками. Да-да, так,

именно так. Перед ее мысленным взором стояла сцена из «Эль Сида», где

Софи Лорен исполняет фламенко. Великолепная, незабываемая сцена...

Кокаин работал отменно: ничто не могло перебить необычайную

легкость, охватившую все естество Стеллы.

67

– Он заставляет меня часами слушать музыку Бизе! – говорила она,

взяв со стола дуршлаг. – Меня уже бросает в дрожь от тех скрипок, от того

«тай-та, тарай-та-та».

–Это из «Кармен», что ли? – тихо, словно проснувшись, спросил

Джефф, заслышав знакомую мелодию.

– Да, из «Кармен», откуда же еще, – Стелла шла по центру зала, держа

над головой дуршлаг, как шляпу. Вдруг покачнулась, в голове ее что-то

помутилось:

– А-а!!! – и полетела на пол. – Видишь, какие муки приходится

терпеть, – пожаловалась она, вставая и поглаживая бедро под сарафаном.

Сунула пальцы в прорезь скрытого карманчика и извлекла оттуда несколько

целлофановых пакетиков с порошком, дабы убедиться, что они целы.

Джефф жадно смотрел на эти пакетики с героином, не отрывая от них

глаз.

– Десять баксов за каждый, – прозвенела Стелла, потрусив, как

колокольцами, пакетиками над его головой...

...– Я люблю, понимаешь, люблю его, люблю и боюсь. У меня никогда

не было мужчин, вернее, я имела их столько, сколько зернышек в этих

консервных банках с кукурузой. Я не помню ни их лиц, ни их имен, ни чего

они от меня хотели... Но я никого не любила, понимаешь, никого никогда не

любила, даже своего бывшего мужа, от которого у меня ребенок... – она

вытерла слезу. – Но этот черт хочет моей любви! И я тоже этого хочу... Я

мучаюсь ужасной бессонницей. Прихожу на уборку и запираюсь в ванной,

якобы там что-то мою, а на самом деле сажусь на тазики с грязным бельем,

чтобы хоть чуточку поспать.

Она плюхнулась в кресло, снова закурила:

– Будто я не знаю, чем все закончится? Он мной попользуется, а потом

бросит. Что тогда у меня останется в жизни? У меня же больше ничего нет,

кроме этих съемок. Что вообще у меня было хорошего в жизни? В семье

68

меня никогда не любили. Для родителей я была, как мусор, они были

помешаны на моем младшем брате Ромке...

Джеффри сидел рядом, тоже курил, как будто внимательно слушал, но

часто закрывал глаза, и зажженная сигарета выпадала из его пальцев.

За окнами уже серело. А в кухне было по-прежнему светло от ламп.

Но яркие лампы не могли одолеть наползающую отовсюду тьму, и

дым, и мрак.

– Неужели ты ни разу ему не дала? – спросил он.

Согнувшись, Джефф поглаживал пальцем место от укола на ноге, где

под волосками засохла струйка сбежавшей крови. Ему почему-то

становилось жарко. Не так жарко, как должно быть от героина, а иначе, как-

то нехорошо. Ватки с кровью, шприц, ложка, покрытая нагаром, валялись

на столе. Он подумал, что хорошо бы сейчас добавить обороты