"Ну как ему объяснить, — недоумевала Людмила, наблюдавшая за его попытками, — что ребенок — это не котенок, что у этого ребенка обостренное чувство собственного достоинства, он с ним родился, он человек и помнит об этом, в отличие от дяди?"

— Вы с ней поосторожней, — хмуро пояснила Людмила, — она привыкает с трудом, но уж если привыкнет, то не надо будет ее отталкивать, когда она надоест, а то вы обидите ее. "Это ведь не мячик — поиграл и забросил в угол. Она живая, она такой же человек, как и все…"

— А-а, — кажется, понял кое-что дядя. Но своих попыток "подружиться" с Танюшкой не оставил — наверно, ему было просто скучно: он целыми днями болтался дома, как будто нигде не работал. Развлечений он искал и на стороне: вечером Людмила нечаянно подслушала, как хозяйка устраивала мужу сцену ревности: "Что ты делал за городом? — Ездил за запчастями. — Ты смотри у меня, я эту рыжую твою растреплю, если еще раз про нее услышу. — Да шо ты такое говоришь?" — безнадежно отбрехивался муж.

"И тут не все в порядке, — вздохнула Людмила. — Бегает мужичок-то по бабам… Да и то: он еще "мужчина справный", даром что седой, а она уже не девочка — нос картошкой, глазки маленькие, рожа красная, брюхо отвисло… От такой только и бегать."

Соседями по террасе у Людмилы оказалась пара молодых "хохлов" из Днепропетровска — Лена и Вова. Ей было лет двадцать, а мужу — года на три больше. По утрам они очень долго спали, потом степенно и чинно прогуливались вдвоем до пляжа, а вечерами она пилила его за каждую мелочь и глупо капризничала — Людмила слышала это через тонкую перегородку.

Познакомившись, однажды они все вместе отправились на пляж и расположились на бетонных плитах рядом. Вова разделся и, поигрывая мускулами, явно пытаясь обратить на себя внимание, стал заходить в воду. Жена, как оказалось, плавать не умела. Зайдя в воду по пояс, она повизжала там и вернулась назад. То же самое, по ее мнению, должен был сделать и ее молодой муж. Но он почему-то не вышел из воды, а поплыл вслед за Людмилой, которая плавала неплохо, и так они, совершенно безответственно, вдвоем несколько удалились от берега и стали любоваться из воды великолепной панорамой города. И вдруг до Людмилы донесся Танюшкин плач. Она поспешила назад к берегу и застала там такую картину: Танюшка вырывается из рук Лены, а та упорно тащит ее из воды.

— Лена, отпусти ее! — закричала из воды Людмила. Она знала, что Танюшка совершенно не выносит какого-либо насилия над собой, и сама так с ней никогда не обращалась. — Отпусти, пусть она идет, куда хочет!

Но Лена, не отвечая ей, с какой-то злой радостью и упорством продолжала тащить визжащую, упирающуюся Танюшку и выпустила ее только тогда, когда подбежала Людмила.

— Она ходит по скользким камням, может упасть, — спокойно пояснила Людмиле заботливая тетя.

А Танюшка, получив свободу, с ревом понеслась куда глаза глядят и быстро исчезла из вида на многолюдной, набережной. Людмила кинулась было за ней, но поранила ногу стеклом и вернулась надеть туфли.

— Бешеный какой-то ребенок, выпороть бы ее, — пожала плечами Лена.

"Да, ты бы это сделала с наслаждением", — угрюмо подумала Людмила и, надев туфли, побежала разыскивать Танюшку. "За что она ее так? Грубо, зло…" — недоумевала и беспокоилась она, ища Танюшку среди разношерстной толпы. И вдруг ее осенило: "А, так вот оно что… ревность свою на ребенке решила выместить! А я-то голову ломаю… Тьфу, примитивное создание! И ведь тоже — мать!"

Танюшку Людмила нашла с трудом — та улетела, не разбирая дороги, словно пуля из ствола. А с молодой четой Людмила больше никуда не ходила — для безопасности. Тем более что вскоре они собрались уезжать из Евпатории. Перед отъездом хозяева свозили их на своей машине "на лиман" — это, видимо, считалось у них особым расположением к отдыхающим. Ну и чета не осталась в долгу: Вова пообещал, что "папа непременно достанет запчасти для машины и сам сюда привезет". Вскоре они отбыли, а рассыпавшиеся в любезностях хозяева проводили их, почти как родных, и остались ждать приезда "папы", который, видимо, был им хорошо знаком.

На место четы в тот же вечер заселилась пухлая дама, жгучая блондинка, с мальчиком лет семи — как видно, старинная знакомая хозяев. Это Людмила определила по тому, какой елей разлила в голосе Ольга при встрече: "Наконец-то, а я тут для вас и оладушек напекла, ужинайте, гости дорогие". "Вот пройдоха, — изумилась Людмила, — оладьи-то вчерашние, да и те мамаша принесла!". Но новая жиличка приняла все за чистую монету. Во всяком случае, тоже отплатила какой-то безделушкой "от всей души".

Наутро, когда она, заспанная и сердитая, прошла мимо Людмилы, как мимо пустого места, та сразу определила: "Эта, видать, из наших, из северных". Так оно и оказалось: Светлана была учительницей из Мурманска. "Что ж вы не знакомитесь, ходите как неродные, вы ж землячки", — свела их в тот же день хозяйка. Ну что ж, коль землячки, надо дружить. На следующее утро Людмила и Светлана вместе договорились идти на пляж. Но Людмиле сразу же, не прошли они и квартала, пришлось свою индивидуальность запрятать поглубже: толстушка оказалась сильной натурой. Она решала, куда идти, где и сколько загорать, но, как видно, присутствие чужого человека все равно сковывало ее свободу и раздражало. На другой день она уже позволяла себе покрикивать на Танюшку: "Не брызгай на Толю!" — хотя дети вместе возились в воде, или: "Не мешай ему!" — хотя это Толя не отставал от Танюшки: ему с ней было интересно, потому что она была спокойной и знала больше, чем он. А Людмила почему-то молчаливо сносила даже то, что семилетний Толя, сидя на парапете, исподтишка бил Танюшку ногой по лицу, — расценивала это как игру: дети же. "Как это он еще играет с твоей, удивляюсь, — ревниво пожимала плечами Светлана, — обычно он к детям такого возраста и не подходит". Но Толя не только соизволял играть с "малявкой", а через пару дней без Танюшки уже никуда не хотел идти и, поскольку рос в семье единственным ребенком и был, в силу этого, диктатором, таскал за собой везде и свою волевую мамашу. Светлане это вскоре вконец надоело, и она запретила Толе подходить к Танюшке. А Людмила, обидевшись на такую несправедливость, запретила Танюшке подходить к Толе. Произошла старая, как мир, история: расколедились из-за детей… Но Толя, оставшись во дворе в одиночестве, продолжал приставать к девчонкам — Танюшке и ее сверстнице Лесе с Западной Украины, развлекаясь тем, что втихомолку щипал и толкал их. И когда Света в очередной раз сорвала зло на подвернувшейся под руку Танюшке, тут уж Людмила не выдержала — высказала ей все, что думала о ней самой, о методах ее воспитания и ее сыночке, который во дворе тайком, чтоб не видели взрослые, бьет четырехлетних девчонок, да не как-нибудь, а все норовит ударить по лицу!..

Светлана не ожидала такой отповеди от молчаливой и сговорчивой Людмилы, поэтому слушала ее, вытаращив глаза, и, как видно, мало что понимала: как это — ее обвиняют, но в чем, ведь она ничего плохого не сделала, кроме замечаний этой невоспитанной девчонке, а ее сын — такой умный, понятливый мальчик, и если он бьет кого-то, значит, так и надо! И чего это Людмила на нее взъелась? Светлана принялась яростно отражать атаку.

— Да тебя нельзя подпускать к детям, учительница, ты же их ненавидишь! — подвела итог их спору Людмила.