Света оскорбленно захлопала глазами.

"Господи, чего я на нее напустилась, — корила себя, поостыв и поразмыслив, Людмила. — Это же обыкновенный педагог: окрик, поучение — ее естественное состояние, она же во всех людях учеников видит, а учеников надо поучать, одергивать… То-то она и лупала глазами… Да так, видно, ничего и не поняла, с чего это я "взбесилась"…

На этом "дружба с землячкой" у них закончилась. Людмила, впрочем, только вздохнула свободно: она снова сама себе хозяйка и опять ни от кого не зависит. Того же мнения была и Светлана.

А Танюшка сдружилась с армянским мальчиком Ашотиком, который был еще меньше ее и которого тщательно опекали интеллигентные бабушка и дедушка. Жили они в соседней комнатке. Танюшка не уставала удивляться: "Мама, почему Ашотик такой маленький, а говорит по-русски и по-нерусски, а мы только по-русски?" Людмила тоже этому удивлялась и огорчалась: да, среди русских детей таких полиглотов немного сыщешь.

Но вскоре Ашотик с дедушкой и бабушкой уехали в свою родную Армению, а Людмила, с разрешения хозяйки, заселилась в ту комнатку, которую они занимали. Теперь в ее распоряжении была отдельная комната, а не кровать за занавеской. В ней была обстановка: затхлое раскладное кресло, кровать, пианино и колченогий, качающийся стол. На стене, в качестве единственного украшения, висел большой карандашный портрет, изображавший молодую девушку. Девушка была миловидна, но подбородок ее был явно длинноват. "Ошибка художника или точная копия? — рассматривала портрет Людмила. — Наверно, дочка хозяев, Лялька, как они ее называют". Под взглядом Ляльки Людмила начала располагаться в комнате. Теперь они стали совсем независимыми. Правда, платить за комнату ей пришлось на три рубля дороже — по десятке в день.

После переселения Людмила и Танюшка стали жить сами по себе. Светлана тоже наконец нашла достойную компанию: вместе с хозяевами по ночам они ходили купаться, устраивали маленькие ночные кутежи, уезжали в воскресенье на лиман. Людмила виделась с ними только на кухне и была этим довольна. Зато хозяева, не без стараний Светы, стали все чаще огрызаться на Людмилу: то ребенок ее "к пианино подходит", то абрикосы упавшие она с земли не поднимает…

Абрикосовое дерево росло над террасой и ежедневно роняло свои плоды на оную. Их, естественно, ежедневно и безбожно давили жильцы, что хозяевам было как нож по сердцу. Вот за это они Людмиле и пеняли. "Странно, я на эту работу, кажется, не нанималась", — злилась про себя Людмила и абрикосов принципиально не поднимала, что, как видно, противоречило правилам местного обитания. Света, из лени, абрикосов тоже не собирала, но Толю, который их нещадно, из вредности, и давил, поднимать заставляла. Не гнушалась собирать чужие абрикосы и соседка, бабка Попугаиха (так ее окрестила Людмила из-за попугайчиков), — но только те, что попадали на ее грядку. Наконец хозяину надоела грязь на террасе и бабкино нахлебничество, он собрался с духом и полез на дерево трясти абрикосы, а заодно спилил те ветки, которые нависали над бабкиной "территорией".

Вообще, отношения соседей по двору были довольно своеобразными: как будто эти люди жили на разных планетах. Однажды Попугаиха решилась, за чем-то, подняться на чужую террасу — нож ей был нужен, или закаточная машинка, — Ольга встретила ее на удивление приветливо и даже сказала ей: "Присаживайся, Семеновна". Для старухи эта милость была столь неожиданна, что она, с испугу, неловко плюхнулась на скамью, но тут же опомнилась, вскочила и принялась излагать свою грошовую просьбу. Ей милостиво не отказали, и она, благодаря и заверяя "вскоре вернуть", быстро удалилась, чтоб через минуту уже снова оказаться на своей отдаленной, совершенно отдельной планете, и ничего, кроме своего хозяйства, не замечать. Щербы к Попугаихе в гости ходили еще реже.

Собранные мужем абрикосы хозяйка сварила (разумеется, без дефицитного сахара) и, разлив варево по трехлитровым банкам, отдала их Свете, за что та ее премного благодарила и обещала "прислать как-нибудь из Мурманска балычка". И Людмилу хозяйка своим вниманием не обидела: соскребла то, что пригорело на дно таза, сложила в небольшую баночку и, закупорив, отдала ей со словами: "Кушайте на здоровье". Людмила не отказалась, понимая, что хозяйке ничего не стоило оторвать это от своих щедрот. "Пускай стоит, не выбрасывать же ее", — поставила она банку на колченогий стол.

Людмила с Танюшкой каждый день продолжали исследовать Евпаторию: они побывали в краеведческом музее, на раскопках, обошли с экскурсиями и самостоятельно все древние памятники города, заглядывали частенько и в церковь, и в мечеть — для души. Танюшке это все было не в тягость: она была любознательной и запоминала все лучше Людмилы. Однажды, в одном из старых дворов Евпатории, они искали по путеводителю остатки ворот древней крепости Гезлев. По описанию, они должны были находиться именно там. Но двор был очень густо застроен, а обитатели его ничего о воротах и не слыхали. С удивлением и, казалось, с благодарностью смотрели они на странную "поисковую группу", а потом, разговорившись, с удовольствием повздыхали вместе с Людмилой о том, что никто не бережет старину, и, проявив вдруг неожиданный патриотизм, пожаловались ей на городские власти, которые уничтожают старинные памятники один за другим, не считаясь с историей и их, жителей, чувствами.

Но не только по историческим местам таскала Людмила Танюшку. Евпатория был город нескучный, там было куда податься. Часто они посещали базар и баню, хотя базар мало походил на восточный, а баня — на турецкую. В кинотеатре они впервые посмотрели американский фильм "Кинг-Конг", где Танюшка, якобы от страха, с удовольствием провизжала все две серии. Они ходили в чешский Луна-парк, гуляли по набережной, где было много всякой всячины: мгновенно тающее мороженое, сладкая "вата"; у каждого столба томился фотограф с фантастическим реквизитом — от кареты и королевских одежд до живых обезьяны и осла. Тут же рисовали с натуры портреты отдыхающих художники разных мастей. Людмила водила Танюшку в детский городок и, конечно же, на пляж, точнее на море, потому что до пляжа от них было далеко, и они купались на городской набережной, где ни купаться, ни загорать не разрешалось, но кто ж на это смотрел? Людмила с трудом выносила час-два на солнце, а Танюшка купалась в свое удовольствие.