Шрифт:
Вiдчинилися дверi. Петро внiс дрова, додолу кидає.
– Та не грюкай-бо так, дитину збудиш!
– каже Горпина.
Розтопила молодиця в печi, постановила горщики. Тодi пiдiйшла до дiжки з борошном, глянула:
– Петре, а Петре!
– Га?
– А що ми оце робитимем?
– Як?
– Борошна тiльки на раз, та й то хлiбини на двi. Помовчав Петро, далi каже:
– Що ж його зробиш? Я вже й сам не знаю…
– Хiба ще пiти попрохати?…
– Та до кого ж iти, коли у всiх напозичалися так, що нiхто вже не дає?
Горпина й сама це добре знала. Замовкли обоє. Прокинулась дитина в колисцi, молодиця взяла її на руки, почала годувати. Воно вхопилося голодне, та й кинуло: молока нема. Тiльки ще дужче заплакало. Каже
Горпина:
– Хоч би вже самi, та оцiєї дитини не було, а то тiльки дивишся, як воно мучиться: сама голодна й воно голодне щодня, бо молока нема.
Петровi самому дитячий плач мов ножем серце краяв. Так хiба жалем поможеш?
– Знаєш що, Петре? Пiди попрохай старосту - може, вiн з гамазеїв дасть?…
Мовчить Петро, а дитина все плаче, усе мов ножем серце крає. Устав Петро, каже:
– А пiду! Не здихати ж iз голоду!
Узяв шапку, ще постояв, подумав, а далi й пiшов мовчки. Вiн знав, що староста не може сам дати, а все ж пiшов, щоб хоч не чути, як дитина плакатиме.
– А може й дасть?
– думає,- хто його знає?… Треба попрохати добре.
Шкода, що на чвертку ратушним нема.
Прийшов Петро в ратушу, увiйшов, перехрестився:
"Здоровi, з середою!" сказав i став бiля порогу. Староста в кутку за столом сидiв, а писар з шафи папери виймав, по столу розкладаючи. Бiльше нiкого в ратушi нема, тiльки Петро та їх двоє. Намiряється все Петро сказати, та нiяк не зможе. Думає: "А як скаже - нi, не дам?" I як подума про це, подума, що тодi в його дома i жiнка, й дитина голоднi сидiтимуть, так дух йому перехопить, i не вимовить вiн нiчого, тiльки стоїть бiля порогу та шапку драну в руках мне. Бачивши староста, що йому чогось треба, а нiчого не каже вiн, став сам питатися:
– А чого тобi, Петре?
Пiдiйшов Петро ближче, вклонився.
– До вашої милостi,- каже.
– Ну?
– Не положiть гнiва, прийшов оце до вас… От уже третiй день, мало що й ївши, сидимо… Сьогоднi й крихти в ротi не було i борошна нема…
– Ну, то що?
– Не положiть гнiва… Я вже всюди прохав, так хто ж його позичить, як у самого, може, нема?… Так я оце… чи не дозволили б з гамазеїв хоч мiшечок дати?…
Глянув на його староста та й засмiявся.
– Ге, хлопче? Цього ми не можемо своєю волею зробити, на це дозвiл од начальства треба.
– От управи земської, розумiєш?
– каже писар.
– Та воно так,- каже Петро.- Та чи не можна б як-небудь там, хоч трiшки?…
– Та й чудний же ти який, чоловiче! Ти ж чуєш, що нi, нiяк не можна.
Петро постояв, помовчав, та й каже:
– Та може воно так, i без управи?… Хоч небагато…
– Та тобi ж кажуть, чи нi? Позакладало тобi?
– визвiрився писар.
А Петро все стоїть, не йде. Вiн i сам не розумiв, чого ще вiн ждав.
Тiльки як же його йти без нiчого? Дома ж i картоплю вже затого поїдять!…
Хiба ще раз спитатися?
– Та я вiддав би скоро, ось тiльки б заробив, так i вiддав би…
Писар зовсiм розсердився:
– Та кажуть же тобi, що нi! Що тобi, сто разiв казати? Хоч ти йому коляку на головi теши, а вiн усе - дай та дай! Ну, люди!…
Пiшов Петро з ратушi.
Забавила Горпина дитину, положила,- сама з останнього борошна спекла двi перепiчки, борщу та картоплi зварила. Порається, а сама думає:
– Сьогоднi так-сяк перебудемося, та й завтра… Як дадуть Петровi, то, може, й до батька не треба буде їхати. Нi, хоч i дадуть, а все ж на сiвбу немає, - їхати не минеться.
Повиймала молодиця перепiчки, хату вимела та й сiла прясти. У самої прядива не було цього року - сiяти не мали де, так чуже брала вiд повiсма.