Шрифт:
В памяти невольно промелькнули уходящий вдаль черно-белый лайнер-гигант и стелящаяся за ним пенная полоса, разрезающая темную гладь волн, тоскливо-резкие вопли чаек…
“Терри… Наверное, я никогда не излечусь от этого. От Терри. От этой любви. И от этой боли. Прошло уже больше года. И война… А я все никак не могу забыть его. Почему? Господи, ну почему это должно было случиться со мной? С нами? Почему? За что?!! Хотя какая теперь разница? Всё есть так, как есть. Надо жить дальше. Интересно, где он сейчас? Все ли у него в порядке? А вдруг он не вернулся с войны? В конце концов, его могли еще раз ранить. Или убить. Нет! Нет, нельзя об этом думать! Разумеется, с ним всё в порядке! Обязательно! По-другому и быть не может! Он вернулся. Конечно, вернулся. Наверное, он сейчас в Нью-Йорке. Представляю, как должны быть счастливы мисс Бейкер и… Сюзанна. А Терри наверняка снова вернется в театр. И снова будет играть героев и принцев. Благородных и влюбленных. Истинных влюбленных. Да, так всё и есть. Театр – его жизнь. Ромео… Мой единственный, вечный Ромео. Пусть у тебя все будет хорошо. У тебя и Сюзанны. Пусть у вас будет все то, чего не было у нас с тобой. Надеюсь, она сделает тебя счастливым. Очень-очень счастливым. Как ты и заслуживаешь. И вы оба будете жить долго и счастливо. И умрете в один день. Как в сказке. А я… Я буду счастлива, Терри. Обязательно буду. Только счастье бывает разным, мой Терри. Теперь я это понимаю. Я обрету покой и уверенность, что поступила правильно, отказавшись от тебя. Я погружусь в работу и найду в ней своеобразное счастье, как… Как Флэнни”.
Кенди невольно покосилась на идущую рядом подругу. На лице Флэнни светилось привычное умиротворение, а серые глаза смотрели строго и невозмутимо.
– Мы обязательно встретимся – это я тебе обещаю!
“Господи, ну зачем я об этом снова вспомнила? Это был всего лишь ничего не значащий эпизод в моей жизни. Да, это был мой первый поцелуй. Но это совсем ничего не значит! Абсолютно! Как и этот бабник в военной форме! Какая ты глупая, Флэнни Гамильтон! Вряд ли в мире есть еще одна такая дурочка! Да он, поди, и думать о тебе забыл. И имени-то не запомнил! А ты все еще лелеешь воспоминания. Забудь его! Вы никогда больше не встретитесь. А его слова… Ну… Должен же он был сказать тебе что-нибудь на прощание. В конце концов, ты была одной из тех, кто за ним ухаживал. И вообще, с чего ты взяла, что он ухлестывал только за тобой? Кто знает, что он говорил всем остальным медсестрам. Хотя бы той же Кенди. Он довольно часто разговаривал с ней. Так что выброси его из головы! Чарльз Грант больше никогда не появится в твоей жизни. Он – прошлое, а о прошлом не стоит вспоминать! Забудь! Забудь! Забудь! Забудь!”
На лице Флэнни светилось привычное умиротворение, а серые глаза смотрели строго и невозмутимо.
“Лицемер! Боже мой, какой же я лицемер!”
Экипаж слегка трясло по булыжной мостовой. Арчи смотрел на проплывающие в окне знакомые силуэты зданий отсутствующим взглядом, мысли его были далеко. Перестук колес и сиплые гудки поезда, неожиданная встреча на вокзале, короткий разговор, вихрь эмоций – все это смешалось и безумным цветастым калейдоскопом вертелось в измученном сознании. Мысли летели одна за другой. Одна страннее другой. Смутно сознавая, что делает, Арчи выбрался с вокзала и поймал экипаж. Машинально назвал извозчику адрес конторы Альберта и, откинувшись на сиденье, попытался собрать мысли и чувства в кулак. Получалось плохо. Вернее, не получалось. Совсем.
Но самое странно было в том, что Арчи вдруг понял, что ни во время разговора с Кенди, ни после, ни в данный момент не чувствовал себя виноватым перед ней. Это было очень странно. Ведь этой ночью он изменил ей. Да-да, именно изменил. Арчи не собирался лгать себе, отрицая тот факт, что предшествующую ночь он провел с Анни. Ласкал ее, целовал. Анни, а не Кенди. Пусть он был пьян, это ничего не меняло. Он понимал, что делает, кто рядом с ним, и не противился этому. Наоборот. Он хотел этого. В поезде он долго размышлял о том, что произошло. Арчи казалось, что он никогда больше не сможет даже заговорить с Кенди, не говоря уже о том, чтобы посмотреть ей в глаза. Но вот они встретились, и он разговаривал с ней, как ни в чем не бывало, смотрел ей в глаза, улыбался. И даже передал привет от Анни. Он передавал привет женщине, в которую был влюблен, от женщины, с которой ей изменил. Господи, да одной этой совершенно извращенной, отвратительно уродливой ситуации было достаточно, чтобы сойти с ума. Однако же он не сошел. Но самое главное, он не чувствовал себя виноватым. Совершенно. Ни вины, ни раскаяния. Усталость, встревоженность, удивление, неловкость… Что угодно, но не вина.
А вот перед Анни чувствовал. Думая о девушке, оставшейся в Нью-Йорке, из постели которой он сбежал тайком, как последний трус, Арчи чувствовал себя ужасно виноватым. Но не за эту безумно-сладостную, грешную ночь, а за то, что сбежал. Но, мучаясь виной, он вдруг отчетливо понял еще одну странную вещь, удивившую его еще больше: вспоминая о том, что произошло между ним и Анни, он не ощутил стыда. Он чувствовал себя виноватым. Но не жалел. Он ни о чем не жалел.
От всех этих противоречивых мыслей начала болеть голова. Арчи прижался лбом к холодному оконному стеклу и закрыл глаза. Он был совершенно растерян.
Продолжение следует…
====== Часть 29. Хрупкое равновесие ======
Свобода – краткое затишье
Меж вихрей жалоб и угроз.
Всё кончено. Умолкли песни.
И чувства нежные исчезли.
Ответа ждёт немой вопрос…
Опущен занавес театра
Привычно-серой суеты.
Огнём страстей горят мечты,
Но…
Тишина. Мелодичный звон чашки о блюдце – словно удивленно распахнутые глаза ребенка. Чуть слышный. Робкий. Нечаянный. Вспорхнул – и умер. И снова тишина. Хрупкое равновесие. «Именно. Хрупкое равновесие», – подумала Элеонора, отставляя чашку с недопитым чаем, и взглянула на сидящего напротив сына. Терри молча смотрел на стоящую перед ним чашку, но не видел ее – в этом Элеонора была абсолютно уверена. Слишком хорошо она знала этот неподвижный отсутствующий взгляд. Словно стеклянный. Нет. Скорее, зеркальный. Да. Именно. Словно гладкая серебряная поверхность зеркала. И такая же холодная и непроницаемая. Хрупкое равновесие.
Прошло несколько месяцев после его возращения, но даже время ничего не смогло изменить.
“…или это я слишком тороплю события?” – Элеонора подавила тяжелый вздох.
Терри упорно отказывался встретиться с отцом и не желал даже говорить о нем. Герцог тоже не предпринимал попыток встретиться с сыном. Элеонора поначалу пыталась примерить их, но в конце концов сдалась и предпочла оставить все как есть, молясь лишь об одном: чтобы не стало хуже. Теперь в этой семье царило хрупкое настороженное спокойствие, а Терри и Ричард предпочитали не видеть и не замечать присутствия друг друга, живя в одном городе. Герцог Грандчестер, его пребывание в Нью-Йорке и все, что было с ним так или иначе связано, стало непреложным табу в их беседах с сыном. И Элеонора свято соблюдала его, не желая обострять и без того довольно натянутые отношения между двумя своими самыми любимыми мужчинами в этом мире, опасаясь невольно сделать еще хуже.
“Хотя может ли быть хуже?” – в отчаянии подумала она.
Ответа на этот вопрос она не знала, да и не хотела знать, предпочитая оставить все как есть и выждать еще.
“В конце концов, они живут в одном городе и когда-нибудь должны будут встретиться и поговорить! В мире только гора с горой не сходятся, но Нью-Йорк – не весь мир, а они – не горы. А значит, всё будет в порядке, – утешала она себя. – Обязательно будет. Нужно просто подождать и положиться на время. Время все решает. Всегда. Решит и на этот раз. А я должна сохранять спокойствие. Ради них, ради себя и ради малыша, которому еще предстоит появиться на свет. Да, я должна больше думать об этом неродившемся ребенке. Ричард и Терри уже большие мальчики и способны сами позаботиться о себе и своих проблемах, а о нем пока некому позаботиться, кроме меня. Слава богу, что хоть беременность протекает хорошо. Мне еще только здесь проблем не хватало для полноты картины. Ладно. Всё уладится. Как-нибудь, когда-нибудь, но уладится. А значит, будем ждать наступления этого светлого мига и соблюдать хрупкое равновесие. Плохой мир лучше хорошей войны. Подождем еще немного”.