– Почему? Я нахожусь с тобой буквально с несколько недель, но уже смог довести тебя до белой горячки. Почему ты все еще считаешь, что я не отвратителен? Я поднимал руку. Я унижаю тебя. Я критикую тебя. Я нахожу любой повод, чтобы обвинить тебя в нем. Я порчу твою жизнь, а ты считаешь меня способным к нормальной жизни? Ты чокнутая, – он смотрит прямо мне в глаза. Он грустит, он расстроен, можно было бы подумать, что измучен. Только с пять минут назад могла сказать на него «монстр, поедающий меня», или «дьявол, ворующий душу», а сейчас передо мной настоящий Нильса, который затерялся не меньше, чем я. Только, кто из нас потянет ко дну другого?

– Ни разу ты не допустил того, чтобы я пострадала. Ты можешь угрожать, кричать, довести меня до слез, но ты не бросаешь меня мучиться. Ни со слезами, ни с температурой… ни с побоями. Ты не видишь в себе хорошее, но это вижу я, – тихо проговариваю каждое слово, показывая, что он может быть хорошим. Очень хорошим Нильсом Веркоохеным.

– Ты не та Розали Прайс, которую я знал, – качает он головой, скорее всего понимая, что он был не прав, сказав, что я не могла поменяться. Что я надела маску, и я вся та же черствая, холоднокровная Розали. Но это не так. И он это понимает, только уже не хочет принимать очевидное, – Настоящая пай-девочка, – вновь улыбается Нильс, поворачивая ко мне голову.

Он оказывается совсем близко, так, что я слышу его теплое дыхание. Он заметно улыбается, и я чувствую, как он обвивает мою руку своими прохладными пальцами, пока я зачаровано не могу отвести от него взгляда. Нильс приближается ком не своим лицом, отчего в животе совсем спонтанно запорхали десятки бабочек, а я, поддаваясь своим чувствам, прикрываю глаза, чувствуя его близость.

– Вставай, – внезапно произносит Нильс, дернув меня за ладонь, принудив с особой резкостью подняться с земли. Я растеряно смотрю на парня, недоверчиво наблюдая за тем, как он отводит свой взгляд. Всего секунду назад он был крайне близко к моим губам, был таким теплым и знакомым человеком, а сейчас – все вернулось. Мы оказались на расстоянии почти три шага друг от друга. Он хотел держаться от меня подальше…

– Ты только что…– попыталась я заговорить, не понимая, что повлияло на смену его настроения.

– Ничего не было. И не будет, – качает он головой, с несдержанной скоростью устремившись обратно к дороге. Понимаю, что брови сдвигаются к переносице, лицо приобретает обычные черты серьезности и задумчивости, а улыбка медленно уползает в самую глубь его чувств.

«Ничего не было»… Но я никогда не забуду этого мгновения. Мгновения, когда во мне дрогнуло все нутро, когда он смотрел прямо мне в глаза, а его руки нашли уют у меня в ладони. В его же понимании, что «ничего» было то, что он может быть таким настоящим, искренним и радостным Нильсом, с которым мне будет комфортно. В котором я вижу человека.

Стена, которой он загораживается, дала первые трещины. Я безумно рада этому явлению. Пришло время ломать стену молотом, ожидая конечного результата – полного развала, пропустив в его мир яркое солнце и жизнь.

– Прайс, живее!

========== Часть 30 ==========

То, что парень в этот день избегал меня – было очевидно. Все что касается чувств – он избегает, отталкивает, уходит в свою тень. Ему чуждо иметь чувства, что он и я ощутили в парке. А может, он отталкивает меня. Он должен меня ненавидеть. Но я не могу ненавидеть его.

Перед глазами, в воспоминаниях сегодняшнего, часто мелькает парк с темными листьями, в котором мы чувствовали себя сближенными, и были довольны этим феноменом. Я точно помню, как он смотрел в мои глаза, сияя не только улыбкой. Я помню, как его дыхание било меня в щеку, отчего шли мурашки. Я помню, как его губы почти накрыли мои… Мне хотелось попробовать этот поцелуй с Нильсом Веркоохеном, но он обрывает все ниточки, связанные со мной. Он совсем не плохой парень, смышленый, целеустремленный и сильный. Но, его сбило с колеи, когда он обнаружил свою соседку, что раньше была весьма холодна к нему и жестока. Только, даже у сильных и независимых бывает так, что жизнь идет в никуда – беда не проходит одна.

Как только мне миновало пятнадцать после гибели родителей, бабушка мне показала новые границы удовольствия тому, что я еще юна. Все характерные мысли о жестокости, хладнокровии, равнодушии, которые были у меня до этого, ушли куда-то без оглядки, покинув меня. Перед мной была великая Англия, прекрасные возможности, отзывчивые люди и любимая бабушка. Место, где я забывала о существовании всего мира, стала прогулка по Иверлл на восходе и закате. Иногда это место было лучшим для пробежки, чтобы поддерживать себя в хорошей форме и задуматься о минувшем дне, или же дне который наступит, спустив пар, или наоборот набраться энергии и новых светлых эмоций. Да, мне было очень сложно без поддержки мамы и папы, но жизнь не встала на одной точке. Я отдалась обучению бабушке, которая не теряя времени, нашла способы заставить меня чувствовать прекрасное.

Это довольно интересно – почувствовать себя никому не обязанным. И это не о тех чувствах, какие испытывает Нильс: холодная ненависть, мстительность, безумен строгостью и жесткостью, желание поглощать в себя алкоголь, питать в себя никотин, иметь безразличие к окружающим его людям и жизни; скорее все наоборот – нужно научиться улыбаться искренне каждому, и ты увидишь, как прохожий недоуменно смотрит, незаметно для себя растягивая губы в улыбке. Смущаться своих чувств – все одно и тоже, что смущаться себя. Показав слезы, огорчение, поражение – это не предел мнимой «жалости», а лишь та сильная подача эмоций, которые показывают, что ты умеешь жить. Жалок тот, кто не принимает твои чувства, тот, кто не пустит слезу, когда ему больно – потому, что ему плевать, у него бесчувствие. А Нильс… Он чувствует, только выражает это не тоской и печалью, а вспыльчивостью, иногда повышением тона и требованием. Просто он такой человек. Такой одновременно прекрасный и чужой.