– А вдруг она превращается в дракона, когда злится. Как в «Малефисенте», – предположил Крис, найдя подобное сравнение забавным. – И сжигает своих врагов драконьим пламенем.

Робин поежилась и заерзала по сидению, ей разом стало как-то некомфортно. Так бывает, когда непрошеный гость встревает в разговор для его ушей не предназначенный.

– Я сказал что-то не так? – обеспокоился мужчина, поворачиваясь к девушке, чтобы увидеть ее лицо.

– Нет, ничего, – она слабо улыбнулась, опустив глаза, – просто никогда не любила сказки с драконами.

Мужчина провел пальцами по ее волосам, убирая за ухо каштановые волны нежнейшего шелка. Он заключил ее руку в свои ладони, будто, оберегая ее от ночной прохлады, он сможет оградить ее и от таких же холодных грустных мыслей.

– Отныне я не подпущу к тебе ни одного дракона, – прошептал он, склоняясь все ближе к ней.

– Кроме Патриции Бэйтман, – уточнила Робин, улыбаясь.

Рядом с ним невозможно было чувствовать себя плохо, думать о прошлых болях, грустить. Его улыбка, словно долбаное солнце посреди ночи, освещала все вокруг, изгоняла мрак из самых дальних уголков души. А его тепло было таким чертовски необходимым, казалось, что она и не знала, каково это не чувствовать его нежных объятий, не ощущать его прикосновений.

– Кроме Патриции Бэйтман, – согласился он. Все, что угодно, лишь бы чувствовать ее горячее дыхание у себя на губах и тоненькие пальчики на щеке. Вряд ли даже открыв глаза, он бы сейчас заметил что либо другое, кроме Робин Уильямс и того незримого магнетического тепла между ними.

– Мы уже приехали, мистер, – голос таксиста грубо вмешался в их маленький микромир, в котором маленькие идеальные моменты могут длиться вечно.

Крис с сожалением выпустил Робин из объятий. Всего через несколько минут, когда он проведет девушку до двери, магия закончится. Как в глупой сказке, с двенадцатым ударом. Теперь, пожалуй, и сам Мартин начинал недолюбливать волшебные сюжеты. Он обошел автомобиль и открыл дверцу, протягивая Уильямс руку.

– Кажется, наш вечер закончился.

Девушка поежилась от прохладного ветра, который принес с собой солоноватый запах океана, и не успела обнять себя за плечи, как на них оказался пиджак Криса.

– Спасибо, – Робби улыбнулась и положила руку поверх его ладони, она прижалась к мужчине, обнимая его, – так значительно лучше. И нам необязательно заканчивать вечер здесь и сейчас. Может, поднимешься, – сказала она, глядя в сторону, туда, где всего в нескольких домах от них за нестройным рядом пальм начинался пляж Санта-Моники. – Правда, там еще больший беспорядок, чем был. Если тебя не смущает…

Казалось, нерешительность Мартина, которую по ту сторону Атлантики принято называть галантностью, заразила и ее. Уильямс никогда не считала, что подобное приглашение как-то оскорбляет ее или что она обязательно должна ждать первого шага от мужчины, но сейчас, прижимаясь к милому галантному британцу, она сомневалась, правильно ли прочла его и не разочаруют ли его ее слова. Она никогда не встречалась с парнями, вроде Криса Мартина, и совершенно не знала, как себя вести с…

– Робин, – его голос, мягкий и тихий, и девушка подняла взгляд, чтобы встретиться с его бесконечно внимательными голубыми глазами. – Ты… – он хотел спросить, уверена ли она, действительно ли это то, чего она хочет. Но что-то в ее зеленых глазах заставило его замолчать. Любое неосторожно произнесенное слово могло нарушить зыбкую магию, поэтому Крис обнял девушку так крепко, словно ловил ускользающий в небытие момент, и прошептал в ее приоткрытые губы: – Да.

Робин и Крис покинули ее квартиру в обнимочку и с глупыми улыбками на лице, словно все еще снимали последние дубли какой-то приторной романтической комедии из тех, в которых рассказчик (обычно, сказочный долбоеб, как и сам Крис Мартин) остроумно комментирует происходящее. И хоть как Патти не хотела этого признавать, частично причиной ее раздражительности была банальная зависть. Сейчас, после того как они с Робин так внезапно и без лишних слов помирились, будто ничего и не произошло, давление самоненависти и уничижения ослабло, и девушке, которая начала наконец воспринимать происходящее вокруг, банально захотелось и себе частичку этого самого происходящего. Отборная дурь производства местных монашек (рыдайте, родители, и взывайте к мести и огненному дождю на головы этих кощунственных невест божьих) не могла заменить теплое и наполняющее чувство удовлетворенности в объятиях мужчины, пускай даже задохлика Мартина, если кому-то его вполне хватает для этих целей.

Второй мужчина, тот, который действительно таковым является, тоже покидал квартиру следом за Робин и ее англикашкой. И расставаться с ним было чертовски грустно еще и оттого, что в ближайшие месяцы его вряд ли можно вот так по укурке пригласить в гости и не почувствовать угрызений совести или еще какой глупости, ведь пока он прилетит из-за океана (мечтай побольше, Патти), уже несколько раз придешь в чувства.

Если за Роббси она в припадке марихуанной эйфории даже в некотором довольно извращенном виде была рада (других мнений и высказываний и быть не могло, если она хотела сохранить хотя бы остатки уважения после воспитательного шлепка Бена), то сама еще в самом разгаре вечеринки начала погружаться в самокопание из-за отсутствия другого объекта доставания.

Мартин, конечно, сначала опешил, как и Уильямс (которая потом еще долго будет напоминать ей инцидент, а если расскажет Скайлер… лучше вообще не задумываться о последствиях подобного), но надолго его шокового молчания вряд ли могло хватить. Когда-то ведь его дурья башка должна была сообразить, что иногда при Патриции Бэйтман можно безнаказанно пиздеть о мире, любви и ебаных розовых единорогах. А иногда – это уже слабость.

Как слабость и то, как она чувствовала себя, когда Бен переступил порог и попрощался, обняв ее за плечи и поцеловав в щеку. Чувствовала она себя в этот момент паршиво. Слабой и обязанной. Так, будто между ними за это время успели завязаться отношения того рода, в которых она может позвонить ему, когда он сядет в такси, и сказать, что соскучилась.