– Не понимаю, что вас тревожит? Сарматы странный и недоверчивый народ. Одним словом – варвары, – фыркнул незнакомец. – Ему графский титул на блюдце, а он носом воротит! Однако ж экю герцогини вы не побрезговали. И как поглядеть, увесистый кошель, что утяжеляет ваш пояс, не столь же утяжеляет вашу праведную душу, словно все семь смертных грехов.

– Мессир! – голос Михаля задрожал от гнева.

– Господь с вами, не будьте так серьезны, уберите ваш кинжал. Приходилось мне не раз быть свидетелем того, как монахи умеют обращаться с оружием. Ей-ей, похлеще любого заправского дуэлянта! Да уберите же клинок, будущий граф Кердей, я всего лишь пошутил.

– В толк не возьму, и за что же меня желают возвести в графы?..

– А разве не французский король несколько столетий назад наградил вашего предка лилиями за славные победы над англичанами? И, кажется позабыл добавить и графскую корону. Сию оплошность берется исправить моя госпожа. Доброе дело сделать ей не впервой. Вот увидите сами, как быстро в ваших руках окажется приказ, подписанный самим Карлом Девятым, о возведении вас в титул столь высокий. Моя госпожа щедра на милости.

Мадлен нахмурилась, вновь изумляясь тонкой осведомленности посланника.

– Я должен поразмыслить. Дайте нам время хотя бы на отдых, – почти взмолился Михаль.

– Не смею протестовать. Сколько? День, два?

– Два, – неуверенно попросил Кердей.

Мужчины раскланялись и разошлись каждый в свою сторону.

Дверца экипажа распахнулась, обдав пылающее лицо девушки прохладой. Она успела уронить голову на подушку, притворившись спящей. Тот аккуратно устроился подле нее, Лука на козлах, и они тронулись.

Но проехав не более мили и завернув в одну из улиц, выходивших на набережную, экипаж остановился.

Михаль тяжело вздохнул и, прежде чем встать, поглядел на сестру. Ее лицо было по-детски безмятежно, полный ротик чуть полуоткрыт, дыхание – едва различимо. О, как он не хотел верить словам этого человека! Ощущение, будто они вдруг оказались хрупкими безропотными фигурками в чьей-то таинственной игре, терновой сетью опутало сердце. Почему Господь потворствует изуверам и лжецам?

Еще раз вздохнув, Михаль поднял Мадлен на руки и спустился на набережную. Трактирщик встретил молодого поляка любезно проводив гостей до покоев. Михаль миновал широкую залу гостиницы, деревянную лестницу с перилами отполированными ладонями хозяев, слуг и великого множества гостей этого дома, тускло освещенный коридор со скрипучими половицами. Он нес ее словно святыню, прижимая к груди. «Как я ее отдам? Как?» – одна-единственная мысль терзалась меж висками, точно электрический разряд меж нитью и веретеном.

Комната, в которую он внес Мадлен, была настолько мала, что в ней с трудом помещались небольшая деревянная кровать, покрытая потрепанным лиловым шелком, низенький резной столик и обитый тафтой в цвет покрывалу пуфик. Однако пространство комнаты не казалось ограниченным из-за широко распахнутого в ночь окна – на нем, словно на полотне, были раскиданы янтарный полумесяц, серебро звезд и темные очертания густой листвы гранатовых деревьев.

Михаль бережно опустил сестру на покрывало и, склонившись, задержал взгляд. Осторожно протянул руку и поправил жесткий воротник. Его пальцы случайно задели нежную кожу ключицы и скользнули вверх по линии шеи, едва коснулись бархатной щеки, розовых губ… И опять забылся, не осознавая, что делает, гладил ее кожу; но внезапно вернувшись на землю, отдернул руку.

Сознание, что близок грех, приводило в ужас, но манило и обжигало.

Он тяжело опустился на край кровати рядом. Вновь его рука потянулась к заветному воротнику, который достаточно было сдернуть, чтобы хрупкий муар треснул и разошелся по всем швам… Но, нет! Нельзя, нельзя! Одно лишь созерцание – усеянная благоуханными цветами дорога к пропасти.

«Отчего я никогда не любил раньше? Отринул такое возможное счастье! – думал он, чуть дыша, вновь продолжая кончиками пальцев обрисовывать линию ее рук и плеч, завитков волос, что выбились из жемчужной сетки легкого головного убора, солнечным потоком разметавшись по темно-лиловой простыне. – Отчего нет более прекрасного цветка, чем она – родная сестра моя? Отчего, Господь, ты так жестоко меня пытаешь? Я слаб, я ниц перед тобой пал, моля о покое, закрыл навеки дверь в прошлое и будущее, посвятив дарованную тобой жизнь служению тебе, а ты, о Господи, посылаешь мне… ее. Зачем? Испытание, кара или благодать? О, сейчас рухнет последняя преграда, тогда конец – начало моего грехопадения. Нет, я погиб, погиб, ибо в помыслах своих согрешил уже тысячу раз…»

Девушка резко вскинула ресницы, и тотчас очарование полусна, в котором пребывал Михаль, улетучилось. Взгляды брата и сестры скрестились: один полный смущения, другой – гнева.

– Кто этот человек? – она поднялась с кровати, скрестила руки на груди и сурово нахмурила лоб.

Несмотря на веющую со стороны реки прохладу тело Михаля воспылало жаром.

Он было открыл рот, чтобы ответить, но в дверь постучались. Вошла хозяйка с широким блюдом в руках, на коем, дымясь и издавая дивный аромат, красовались обещанные пирог с мясом куропатки, паштет и высокий узкогорлый кувшин вина. Михаль проводил женщину задумчивым взглядом и, дождавшись, когда шаги ее увесистых башмаков затихнут вдали коридора, спросил:

– Значит, ты не спала вовсе?

– Спасительная случайность, подарившая мне два дня. Ведь столько ты выпросил у того господина?

– Магдалена! – взмолился Михаль.

– Зачем тебе понадобилось встречаться с этим человеком? Я полагаю, он один из людей герцогини, ведь так? Ты на самом деле не поверил ни единому моему слову. Мой рассказ показался тебе бредом. Решил притвориться и дождаться, когда представится возможность разузнать все от лиц посторонних?

Убедительность слов Фигероа спорила с решимостью и твердостью сестры. Михаль вздохнул.