– Ну же, – буркнул он недовольно, глядя, как она в нерешимости стояла на берегу. Мужчина протянул руку, и Мадлен тотчас оказалась на неустойчивом дне небольшой тщательно замаскированной тиной и водорослями посудины. От прыжка лодка покачнулась и, потеряв равновесие, девушка повисла на руках незнакомца; но, услышав его тихий плутовской смешок, показавшийся ей столь знакомым, словно ужаленная, резко отпрянула.

– Так вы скажете наконец кто вы? Как ваше имя? Мы раньше встречались?

– Поговорим позже, – перебил он, спешно взял на дне лодки весло и принялся лихорадочно грести к противоположному берегу.

Мадлен опустилась на деревянную доску, положенную поперек бортов, съежилась, обняв колени. Глаза уже стали понемногу привыкать к темноте, а светлеющая полоска на горизонте позволяла различать очертания предметов. Она исподлобья глядела на отчетливые движения слабо вырисовавшегося на фоне темно-синего неба силуэта ее спасителя – тот показался весьма странным, даже чудным – бродяга, одетый в лохмотья. Но манера говорить, свойственная человеку, воспитанному в лучших традициях дворянства, голос, привыкший повелевать… Решительно Мадлен была сбита с толку. К тому же она дико устала, хотелось спать, желудок сводило от голода, оттого была готова следовать куда угодно и за кем угодно, лишь бы уйти подальше, найти пристанище и отдышаться.

Преодолев течение, вскоре они ступили на противоположный берег. В темноте потонули очертания города, ратуши и грозной цитадели герцогов Бретонских. Беглецы окунулись в царство узеньких улочек и шли, пока не уперлись в каменную кладь замка. Обойдя его без малого кругом, они завернули налево и направились к массивному собору, затем долго пробирались темными переулками, где не было зажжено ни единого фонаря. В конце одного из самых узких дворов, который странный незнакомец, видимо, выбрал, дабы сократить путь, показался тусклый свет, но это было единственной радостью, ибо внезапно залаяла чья-то собака, разбудив спящих хозяев. Припустившись в бег, они вынырнули на широкую улицу. Ступая по каменным ее плитам, девушка наконец смогла перевести дух, но только лишь за тем, чтобы вновь исчезнуть в лабиринте неосвещенных улочек.

Наконец ее провожатый остановился подле одного из невысоких домиков, стоявших в ряд по всей длине улицы – та была столь узка, что дома соприкасались крышами. Долго, чертыхаясь, бродяга рылся в многочисленных карманах.

– Вот черт возьми, – наконец изрек он и всунул в замочную скважину ключ. – Будьте добры, барышня.

Слегка подтолкнув Мадлен к дверному проему, он поспешно оглянулся и последовал за ней. Попав в маленькую прихожую, поднялись по лестнице.

Было очень темно, и Мадлен едва не упала, споткнувшись о порог. Дверь, скрипнув затворилась, щелкнул замок, вновь шуршание, скрежет, чертыханиие – и три слабых язычка пламени заплясали на желтых восковых столбиках.

Незнакомец вздохнул с облегчением, поставил зажженный канделябр на письменный стол, сплошь заваленный какими-то бумагами, свертками и письменными принадлежностями, и развернулся лицом. Мадлен одновременно вздрогнула и улыбнулась, ибо незнакомец оказался еще более удивительным, чем показалось прежде. На наружность мужчина лет тридцати восьми – сорока, очень высокий и скорее жилистый, чем излишне худощавый. Лицом, сплошь заросшим щетиной, походил на сирийца, то ли на анатолийца, а наружностью – на скомороха. Одет он был в пестрый, шитый разноцветными заплатами камзол с бубенцами, копну черных волос, собранных на затылке в небрежный пучок, прикрывала громадных размеров старая шляпа из серого фетра, лихо заломленная набекрень, что делало его вид более ироничным, нежели устрашающим, а ухо украшала серьга величиной с мужскую ладонь в виде кольца из потемневшего серебра с нанизанными на нее монетами.

– Что? – спросил он, вновь усмехнувшись известным образом и, скрестив руки на груди, удивленно приподнял бровь. Мадлен разглядывала незнакомца, раскрыв рот, даже не потрудившись скрыть изумление. Он оказался на добрую дюжину дюймов выше ее ростом, – приходилось задирать голову, чтобы обвести глазами его сверху донизу.

– Так и будете меня разглядывать?

– Простите… – смущенно ответила Мадлен, против воли попятившись назад.

– Никогда не видели настоящих разбойников с большой дороги? Однако они выглядят именно так, – самодовольно изрек он и, скривив кислую полуулыбку, добавил. – Вообразите себе протрезвевшего Дон Кихота, который осознал, что жизнь куда разнообразней, чем представлялась ему в идеалистических картинах.

– Кто такой дон Кихот?

– А, так… мой давний знакомец рассказывал историю о бедном рыцаре, свято веровавшем в справедливость. Вымышленный персонаж.

Удивительный Дин Кихот подошел к книжному шкафу, что составлял со столом, двумя стульями и канделябром всю меблировку комнаты.

– Я – из цыган. И так страшен, потому что по нашим обычаям, кто особенно скорбит, не бреется и не стрижется.

Он резким движением скинул шляпу (та описав дугу, легла на стол, поверх бумаг), провел пальцем по корешкам книг, сощурился, будто выбирает фолиант, но вдруг принялся вышвыривать с полок книги, сначала одну за другой, затем скопом, вновь на все лады бранясь.

– Чума его побери, этого несносного Этьена! О, нашел! Не хотите вина, сударыня? – он поглядел на девушку через плечо, потрясая бутылкой в воздухе, словно знаменем. – Для вас я буду… м-мм, Гарсиласо. Но не удивляйтесь, если меня назовут как-нибудь еще.

Гарсиласо протянул откупоренную бутылку Мадлен, но та помотала головой, пребывая все еще в удивлении.

– А зря. Вы дрожите от холода, а вино могло бы вас согреть. К тому же если вы подхватите простуду, я не собираюсь с вами возиться. Кстати говоря, вы убили брата и вас теперь ищут… наверное, гм, – цыган с наслаждением отхлебнул прямо из горлышка и едва не замурлыкал.