– Будьте осторожны, вы рискуете провалиться, – заметила Мадлен. – Опуститесь. Что дальше?

– Они весь август и весь сентябрь ломали дамбы и плотины, начиная от Схидама и Роттердама! Где мы говорите, остановились? У Зутервуде? Да бог мой, до самого Лейдена рукой подать! Осталось лишь надеяться, что суда добрались… А они добрались! Видите огни? Это наши! Ох, – молодой человек опустился наконец на колени, – голова невыносимо кружится! Это все оно – зелье той старой колдуньи…

Мадлен слабо улыбнулась. Если и на самом деле корабли его соратников где-то неподалеку, значит, есть надежда, что с первыми лучами солнца их обнаружат.

Юный гёз тем временем, тяжело дыша, улегся рядом. Он проявил не меньше мужества, ослабленный, добравшись вместе с ней до спасительной крыши. Кроме того, внезапная радостная весть отняла у него остаток сил, и он, вновь поддавшись действию дурманящего напитка, погрузился в сон.

Мадлен сама едва боролась с дремой, которая охватывала окоченевшее и ноющее тело. Лишь надеясь на рассвет, она изо всех сил старалась дождаться пения петухов.

Первые солнечные лучи прорезали густую пелену тумана вместе с оглушительным пушечным выстрелом, который повторился троекратно и замер на мгновение с тем, чтобы прозвучать вновь. Это было не более чем в десятой части лье от них. Филипп тотчас же вскочил на ноги – теперь он чувствовал себя гораздо лучше, но, бросив беглый взгляд на Серафима, вскрикнул от ужаса:

– Бог мой! Вы ранены?!

Юноша лежал бледный, как полотно, без сознания, а серая рубаха и жилет, туго стягивающий стан, были насквозь пропитаны кровью.

Молодой человек определил, что бедняга еще дышит и, зачерпнув в ладонь прохладной воды, плеснул в лицо.

– Где ваши корабли? – тотчас спросил храбрый юноша.

– Корабли-то здесь! Но вы… вы ранены!? В вас стреляли… Кто? Этот Гарсиласо? Я ничего не помню… Почему вы молчали?

– Пустяки! – отозвался Серафим, и попытался встать, но тут же рухнул на руки Эгмонта без чувств. Крови было потеряно достаточно, чтобы лишиться и последних сил.

– О святые мощи! – воскликнул в отчаянии Филипп, добавил пару крепких выражений, и осторожно опустив его, кинулся к краю крыши.

Туман был, казалось, еще гуще, чем ночью. Но сквозь его непроницаемую завесу молодому человеку удалось различить очертания мачт на западе. Но разве это поможет!? Как с кораблей сквозь эту беспросветную мглу разглядеть двух несчастных, затерявшихся где-то на крыше дома одинокого, затопленного уже, должно быть, неделю назад селения. Филипп сложил руки рупором и принялся взывать о помощи. Ему отвечали лишь пушечные залпы, дикий крик, отдаленные звуки сражения. Что происходило там, разглядеть было просто невозможно, пока туман под потоком солнечных лучей не рассеялся. Взору Эгмонта предстала невероятная картина.

Водная гладь распростерлась до самого горизонта, поблескивая мириадами разноцветных искорок, словно огромный граненый бриллиант. Вокруг выступали потемневшие от влаги крыши домов и пара церковных шпилей, деревья почти полностью оказались под водой, и только несколько желто-зеленых островков подтверждали то, что здесь жили люди, паслись стада и благоухали сады. Вдали, куда были устремлены утренние лучи солнца, виднелось нечто, что когда-то было дамбой. А перед ней, увенчанные клубами серого дыма, стояли с десяток кораблей со спущенными парусами, которые и остались за дамбой, ибо не могли пройти по вырытым проходам по причине глубокой осадки. Происхождение дыма сразу стало понятно Эгмонту, бой шел за дамбой, где и находилось сосредоточение всего флота славного адмирала Людовика де Буазо: остальные сто девяносто судов.

Филипп снял рубашку, размахивая ею, точно сигнальным вымпелом, принялся громко кричать.

Через четверть часа его наконец заметили, ибо прозвучал выстрел в воздух, и ему ответно помахали с бушприта одного из самых больших судов. Еще столько же времени понадобилось, чтобы от того же судна, поблескивающего позолотой на корме, отделилась шлюпка, каковая быстро принялась приближаться к убежищу беглецов.

– Как вас занесло сюда? Здешние жители еще в начале сентября покинули дома, – раздался голос крепкого светлобородого матроса средних лет, с лицом, продубленным ветрами и покрытым мелкой сеткой морщин. Он, приставив лодку к крыше, осторожно перебрался на черепицу. – О!.. Не верю глазам своим! Мессир д'Эгмонт?! – удивленный и в то же время радостный голос моряка заставил молодого гёза смутиться и просиять от счастья.

– Здравствуйте, господин ван Шнель, – сконфуженно ответил Филипп, тоже узнав товарища по оружию не сразу.

– Вот так встреча! А мы уж думали, что ты давно отправился к праотцам. А это что же такое? – ван Шнель указал на раны от плети на голой спине юноши. – Ты был в плену у турок? Или сбежал от суда святой инквизиции?..

– Ни то, и ни другое. Мы гостили у цыган. Мой друг ранен. Необходимо поспешить с помощью.

Только сейчас новоприбывший заметил лежащего у дымоходной трубы паренька. Он подозрительно пощурил глаза и присел подле на колени. Ничего, не сказав, Шнель поднял его на руки и аккуратно уложил на дно шлюпки.

Мадлен, потревоженная чьим-то прикосновением, тотчас очнулась.

Боли она уже не чувствовала, ибо тело онемело и отказывалось подчиняться. Безразлично глядя в слепящее глаза ясное небо, девушка вдруг ощутила легкое покачивание – лодка, в коей она неизвестно как оказалась, отчалила от крыши под усилием весел. Широкоплечий незнакомец в шерстяной шапочке быстро принялся ими орудовать, и лодка заскользила по зеркальной водяной глади. Филипп также взялся за весла, и греб с невероятным старанием. Он глядел вперед, бросая иногда на нее обеспокоенные взгляды.