– Что? – изумилась Мадлен.

– Нет сил… идите без меня, ве-еликод-душный Серафим.

– Что-что? – Мадлен со злости рванула гёза за рукав. – Я потеряла на вас столько времени! Живо проснитесь, черт бы вас побрал.

На него жалко было смотреть: он еле двигался, похоже, даже сопротивляться не мог и готов был делать все, что от него потребуют. Мадлен взяла его за руку, помогла подняться и словно ребенка подвела к лошади; Филипп как во сне, вскарабкался на нее.

Туман по-прежнему стелился густыми клубами по земле. Мадлен, усевшись позади товарища, направила животное в противоположную грозящему наводнению сторону. Перед тем как тронуться, она невольно обернулась, бросив последний взгляд на табор: окутанные серым маревом вставшие кое-как повозки, едва уловимые тени, мелькающие огоньки факелов. Большая часть племени, хоть и находилась в смятении, но, очевидно, не желала возвращаться назад. Табор, обуянный хаосом, был слишком занят собой, чтобы заметить беглецов. Только один человек, который, казалось, был способен решить сколь угодно огромное количество проблем одновременно, мог интересоваться ими – Гарсиласо.

Вожак появился тотчас же, как Мадлен оглянулась. В одной руке он нес факел. И вышедший из марева он походил на злого демона, мгновенно явившегося к месту, где был нарушен сотворенный им порядок.

– Мадлен! – голос его, будто молния, полный гнева, ненависти и отчаяния прорезал сумрачное пространство.

В ответ девушка посильнее ударила пятками в бока лошади и, судорожно вцепившись в поводья, стрелой понеслась в самое сердце темноты. Она все удалялась вглубь, все темней становилось.

А Эгмонт и вовсе потерял сознание. Теперь он был не просто бесполезен, он был обременителен. Не обращая внимания на бешеную скачку, на ухабы, на бесконечные ямы и рытвины, способные в любую минуту швырнуть обоих по разным сторонам, он болтался, словно мешок с требухой, жутко мешая Мадлен. А она изо всех сил удерживала его меж вытянутыми руками, одновременно пытаясь управлять лошадью и сохранять равновесие. Бог знает, чего ей это стоило! Из фламандского тяжеловоза с трудом получалось выжать хоть какую-то скорость, к тому же складывалось впечатление, что спустя некоторый промежуток времени, беглецы начали подниматься в гору.

Мадлен проклинала все на свете: лошадь, Эгмонта, который чудом еще не вывалился, дорогу, туман, кромешную тьму…

Однако этаким вот необычным способом им удалось покрыть довольно значительное расстояние, и девушка начала с облегчением и надеждой полагать, что погони за ней никакой нет. Гарсиласо, видимо, потерял их или, может, не стал догонять вовсе.

Беглянка замедлила ход, пытаясь прислушаться. Но ее сердце стало, когда сквозь могильную тишину она услышала конский топот. И едва успела вновь припустить в бешеный галоп непривыкшего к подобным скачкам Боливара, как донесся яростный вопль Гарсиласо:

– Ты не сможешь далеко уйти! Вернись, маленькая ведьма, иначе будет хуже.

Все ее тело затрепетало. Догонит! Непременно догонит, ибо его вороной испанский жеребец в стократ быстрей и выносливей ее тяжеловоза с двумя всадниками на спине, порядком измученного и долгим путешествием в упряжке, и невероятным темпом.

– Филипп! Мессир Филипп, что же с вами? Проснитесь наконец… – вырвалось у охваченной отчаянием бедной девушки.

Молодой человек не услышал и не собирался приходить в себя, а тем временем Гарсиласо и впрямь, казалось, приближался, ибо голос его стал более явственным и громким: он продолжал сыпать угрозами, мастерски перемежая тираду отборными ругательствами на всех языках, какие знал.

– Мерзкая шлюха! Я знал, что ты удерешь с ним!.. Стой, коль не хочешь порции свинца в затылок!.. Я убью вас обоих!

Мадлен изо всей мочи взывала к Богу о помощи, исступленно вбивая каблуки в бока несчастной и измученной лошади. А Гарсиласо долго не стал упрашивать себя насчет оного желания поделиться количеством свинца, заряженного в пистолет. Он был в двадцати шагах от беглецов: Мадлен слышала, как тяжело дышал его жеребец, когда внезапно раздались два выстрела, один за другим, почти одновременно. Ее что-то обожгло и толкнуло вперед: первая пуля попала девушке под лопатку, вторая – уложила животное. Мертвый тяжеловоз и оба всадника с пронзительной быстротой покатились куда-то вниз, а Мадлен с сожалением, а, быть может, и облегчением, подумала, что это конец…

Она почувствовала, как плавно погрузилась в холодную воду, и принялась опускаться ко дну, не имея ни сил, ни желания сопротивляться стихии, когда вдруг чья-то рука подхватила ее и потянула наверх. Девушка даже не успела испугаться, оказавшись тут же над поверхностью воды. Потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться, оттереть глаза, привыкнуть к темноте и разглядеть спасителя.

– Можете ли вы плыть? – голос Филиппа по-прежнему был слаб – он надрывал силы, чтобы говорить и производить какие-то действия.

– Куда плыть? Здесь так темно! Где мы? – Мадлен от отчаяния едва не плакала, совершенно позабыв, что Эгмонт видит в ней молодого мужчину – равного себе и, может быть, даже более способного сопротивляться обстоятельствам.

Тем не менее Филипп подхватил свободной рукой какой-то плывущий мимо предмет – то ли деревянную лохань, то ли обломок полусгнившей лодки.

– Цепляйтесь, Серафим.

Девушка, сделав над собой усилие, чтобы потянуться к спасительному «нечто», выгнулась дугой и, испустив жалобный стон, потеряла сознание…