Тем временем кардиналу Лотарингскому пришлось покинуть двор, а Гарсиласо он рекомендовал, как наинадежнейшего слугу, племяннику – молодому принцу герцогу Гизу-младшему.

Так Фаусто-Гарсиласо перешел от одного хозяина к другому, который, несмотря на юный возраст, уже успел отличиться как умелый военачальник. Он одержал победу над турками в Венгрии, когда ему минуло лишь шестнадцать, и принес победу в сражении при Жарнаке, не говоря уже о тех победах, которые обессмертили имя его отца – Франциска де Гиза. То был человек, которому служить – огромная честь, и Гарсиласо упивался сей честью – ее он вполне заслужил.

Однако радость была недолгой. В течение двух лет никаких завоевательных походов не предпринималось, если не считать кровавой схватки с гугенотами в августе позапрошлого года. А герцог, решивший пока ограничиться дворцовыми войнами, к великому разочарованию Фаусто, нисколько не изменил положения его дел, ни вправо, ни влево. Испанец де Фигероа оставался по-прежнему агентом тайных поручений, каким был при его преосвященстве кардинале Лотарингском. Хуже всего то, что выполняя поручения его матери, известной политиканши мадам Немур, он погряз в бабских склоках между ней и королевой. Нет ничего более унизительного!

Но одно из поручений герцога к графу де Буссю вновь забросило Гарсиласо в Брабант, где он нашел свой подопечный народ несчастным и полным отчаяния: герцог Альба изгнал нас из предместий города.

И на сей раз Гарсиласо явился как божий посланец, он соблазнил нас землями Франции. И мы направились в Пикардию. Там он обвел вокруг пальца Антуана д'Эсте – губернатора Нуайона, обесчестил двух его дочерей и заставил подписать разрешение, которое и даровало нам волю в этом городе.

Спросишь: «Зачем ему все это понадобилось?»

Он нашел в нас покорность, которая словно бальзам проливалась на обожженную чрезмерными амбициями и неосуществленными мечтами душу. Ему доставляла удовольствие игра, каковую он вел с нами и с теми, кого обманывал ради нас. Он считал себя неуловимым. Это окрыляло его.

Старая Джаелл еще долго рассказывала о тех запутанных историях, в которые попадал Гарсиласо, с какой легкостью затем из них выпутывался, как ловко водил за нос правосудие, доставал подписанные высшими сановниками бумаги, коими снабжал тех цыган, которые занимались торговлей или другим ремеслом. Она рассказывала с таким упоением и нежностью, гордостью и почти любовью, словно вся растворилась в воспоминаниях, словно это единственное, что радовало ее в жизни, словно ничего иного и не было, что могло воскресить в ней теплоту и столь взволновать.

А часы тем временем летели с безумной быстротой. Солнце весь день сокрытое под серыми низкими тучами и вовсе закатилось за горизонт. Джаелл зажгла лампаду, и в тусклом свете обе женщины продолжили беседу.

– Итак, на чем я остановилась? – молвила цыганка, заметив как юная слушательница с замиранием ждет продолжения.

– В Нуайоне мы пробыли недолго, – продолжила она, – через год нас погнали, как стадо прокаженных, и нам пришлось вернуться назад – к Брюсселю, в надежде, что там хоть что-то изменилось к лучшему. Мы отправили гонца к Гарсиласо, который покинул нас на это время, дабы возвратиться к службе. И Гарсиласо вернулся… вместе с тобой, барышня… однако с тем, чтобы терпеть неудачу за неудачей… Тебе уже известна эта история с рекомендательным письмом графу де Буссю. Скажу тебе, дитя мое, на этот раз, вознамерившись влиться в армию наместника, Гарсиласо был движим только одним – он желал начать жизнь с чистого листа. Он лелеял надежду, что снискав благоволение великого Альбы, он сможет получить то, за чем гнался всю жизнь, – славу героя и, ныне, твою любовь, или хотя бы малую степень снисхождения… Ты бы ни за что не стала глядеть на простого цыгана, да и на мелкого шпиона тоже, ведь так? Совсем другое дело – капитан Фигероа! Если бы ему удался этот замысел, мы бы навеки потеряли своего вожака, – и Джаелл замолчала, откинувшись спиной на сундук, вновь набила трубку табаком и закурила.

Мадлен осталась крайне удивленной рассказом. Несомненно, Гарсиласо был гением, гением зла, лжи и предательства, человеком, который, не найдя способов удовлетворить самолюбие среди благородных и владетельных сеньоров, смог это сделать, став цыганским королем.

– Боже мой, – воскликнула она наконец после долгого молчания и раздумий, – но как же… Как же истинный Гарсиласо Суарес де Фигероа? Его имя использовали в коварных и нечистых целях. И он об этом совсем ничего не знает!

– Ну, и что же? Такова жизнь! Кроме того, Гарсиласо применял его только в службе лотарингскому дому. Во всех остальных случаях имена и образы ему подсказывало его богатое воображение. Мингер Дорд, месье Пешо, мадемуазель Лора. Да-да! Он переодевался старой девой, торгующей цветами, чтобы, миновав гнев губернатора Нуайона, без страха посещать альковы красавиц-дочерей, сначала Дианы, а следом Элоизы.

– Но откуда же вы все это знаете? Неужели Гарсиласо сам рассказал?

Цыганка горько усмехнулась и, выпустив изо рта облако дыма, ответила:

– Конечно, сам. Ведь, я его мать.

Глаза Мадлен округлились, а рот от изумления открылся.

– Вы? Мать Гарсиласо! – воскликнула она.

– Да, та самая нерадивая цыганка, которая была осуждена на костер собственным возлюбленным. Мне пришлось оставить маленького Фаусто, чтобы успеть скрыться.

– Не может быть!..

– Отчего же не может? Чтобы избавиться от меня и дитя, которое породил, отец Гарсиласо объявил меня колдуньей. Но падре Суэно помог мне бежать. Я покинула Мантилью и оказалась во Франции, где волей случая была замечена мадам Екатериной – ее привлекли мои глубокие познания медицины, греческих авторов, и умение читать по книге судьбы. Прежде я жила в Сен-Жермене, у тетки одной из своих учениц, зарабатывала себе на хлеб лекарским искусством и гаданием.

В Лувре я прожила пять лет, потом королева-мать решила от меня избавиться, и мне ничего другого не осталось, как снова бежать: быть врагом такой могущественной особы, как мадам Катрин, весьма опасная штука.

– Как же так произошло, что вы стали ее врагом?

– О, это отдельная история, я, может быть, расскажу ее позже… После двух лет скитаний я оказалась принятой в табор. Все то же умение врачевать и предсказывать будущее вселили уважение моим новым соплеменникам. Вслед за тем судьба моего сына и моя пересеклись.