* * *

Из церкви все чинно отправились к трактиру, где остановились купцы и где надлежало состояться пиршеству. В небольшом зале, отдельном от общего, уже накрыли стол, расставили кувшины с вином, хлеб и мясные пироги. Все расселись, ученика Мельхиор усадил рядом с собой и велел помалкивать и не нахальничать. После краткой молитвы и чинных речей, приступили к еде, и постепенно за столом воцарилось общее веселье. Джону достался кусок пирога и тушеные овощи, вина ему, конечно, полагалось не больше пары капель на стакан воды, но главное было не в этом. Вокруг гомонили, били друг друга по плечам и вспоминали о чем-то своем высокие темноволосые люди, каких не встретишь ни в Скарбо, нигде, и – вот диво! – оказалось, что старый Сильвестр той же породы, а Мельхиор многим из них знаком и может объясняться с ними на их наречии. Старики во главе стола чинно обсуждали что-то меж собой, Джон даже и не вслушивался. Самое интересное творилось рядом с ним, потому что молодой Антонио, приятель Мельхиора, усевшийся рядом, хмелел быстро и весело. Ягодное вино опасно – человеком оно завладевает быстро и ловко, да так, что и сам ты этого не заметишь, пока не попытаешься встать, но завладев, долго не отпустит. Кувшин на их конце стола опустел, сменился новым, Антонио, невысокий и восторженный, воодушевлялся на глазах под снисходительными насмешками своих, даже попытался спеть песню, какую горланили матросы на его корабле, но никто из старших его не поддержал, а сам он забыл слова. Купцы хохотали. Отмахнувшись от насмешников, Антонио вдруг заметил мальчика, который сидел тише воды ниже травы, не сводя робких обожающих глаз со всей развеселой компании. Разобиженный италиец в тот же миг утешился и, презрев порки кани инкаццати, осыпал ошарашенного Джона уверениями в вечной дружбе. Мельхиор деликатно вмешался, объяснив Антонио, что мальчик не разумеет по-италийски, да и в латыни еще не слишком силен, а еще предупредил, чтоб и в мыслях не было у того предлагать «амико Джованни» ничего крепче колодезной воды. После чего отправился к Сильвестру, тот позвал его уточнить некоторые подробности по последним закупкам.

 * * *

Антонио, крепко держа своего Джованни за плечи, рассказывал ему, как умел, с трудом подбирая слова, о далекой и дивной Индии, царице всех стран, где самоцветы родятся в реках, а люди собой темны и прекрасны. Мир дышал чудесами. Темноликие колдуны брали простой кусок... корда... веревки, ставили его на землю одним концом, вот так, как древко копья, и по нему взбирались на самый верх. Это была правда, Антонио видел... ну как сейчас видит манджионе Гвидо! Гвидо жрет колбасу, а те, в Индии, ели фьямма, огонь. Кусали его прямо с фьяккола! Вот веришь? Джон сидел, ослепший и оглохший. Как могло такое случиться, за что ему такое счастье? Антонио, вдребезги пьяный и сияющий, поминутно хватал его за руку и кричал: «Да знаешь ли ты, мостро стифало, как прекрасно и разумно все устроено? Магнификаменте! А есть бестиа, молто террибила...ест человека. Мантикора...» Джон кивал и широко улыбался. К+ни+го+че+й.+не+т Не выпив ни капли вина, он и так захмелел от россказней Антонио, от всего этого вечера, нежданного и невозможного. «Полно, Тонино, не пей больше, завтра не встанешь!» - унимали его приятели, а тот лишь отмахивался и, улыбаясь, посылал доброхотов. Джон спросил у друга, что значит «ваффанкуло», и услышав ответ, поежился.

– А единорогов ты видел?

О да, Антонио видел. Огромные жирные твари, такие... робусти... премерзкие очень. У них глаза убийц, красные. Они валяются в грязи, черные и гругноно... говорят, как свиньи. Хррр. Очень злые, бешеные, кричат. Могут убить, да.

Джон обомлел. А как же белые звери с печальными кроткими очами и золотым рогом? Разве может Пречистая дева набросить голубую ленту на шею такой твари и повести за собой в Царствие?

– Ну я не знаю, - смутился Антонио. – У них есть уно.. рог на носу. Даже два бывает, но один гроссо. Это черные, злые, может, бьянки лучше? Вдруг они другие? А еще нери боятся элефантов. О, не грусти, Джованни! Я сам грустил, когда увидел. А еще там живет учелло... авис?.. Феникс ди ора, как огонь. Я привезу ее перо. Мы видели одну, не взяли. Она аммалата... скоро бы сгорела. На корабль нельзя, в море инцендио.. пожар... очень страшный.

Италиец пододвинул к себе блюдо с остатками пирога, но есть не стал, задумчиво крутанул его по столу. На них не обращали внимания, разве только Мельхиор поглядывал порой, все ли в порядке с его подопечным.

– Есть еще... тигерус... Молто, молто белло... лазурный..., - бормотал Антонио, стискивая руку Джона.
– О, как там хорошо! Но дома так лучше! Там много злых, злого... скорпиони... серпенти... яд, много... Им играют на флауто, ты понимаешь... флейта? Ты не понимаешь... Двое наших умерли. И еще два потом... в море. Их съел змей, морской драгон. О, Джованни, ты умный парень! Иди со мной в Индию. Я бы взял тебя. Бартоломео не пустит? Каццата! Пустит! Я попрошу. Ты будешь мой айютанте! Когда я сам стану мерчанте гроссе... Выпьем за это?
– Глаза у Антонио опасно заблестели.
– К черту! Не пустит – ваффанкуло, Бартоломео! Ты мой человек! Или не хочешь?

Джон вдруг протянул ему свой стакан. А, была не была. Даже если и выдерут завтра, зато сегодня будем пить с Антонио, а может, и вправду тот возьмет его с собой? Скарбо вдруг съежился, стал крохотным пыльным захолустьем. Здесь отродясь не бывало лазурных тигерусов.

В кувшине не было ни капли, Антонио, гневный и обиженный, попытался швырнуть его об стену, но к ним уже подошли двое старших соотечествеников. Один из них что-то негромко сказал и положил тяжелую руку на плечо неистовому италийцу. Тот мгновенно стих и показался вдруг очень молодым, почти мальчиком. «Джованни, - прошептал он, - скузи... ми сенто мале...» Один из купцов улыбнулся Джону, сгреб Антонио в охапку и повел его во двор. Пирушка завершилась. Последовали объятья, звонкие поцелуи и обещания снова пожаловать в этот дивный городок, коли позволят святой Николай и Пречистая Дева.

глава 21

На следующее утро Джон проснулся со смутной мыслью, что вчера случилось что-то хорошее. Такое хорошее, чего никогда и не бывало с ним, о чем он и мечтать не мог. Что-то цветное, яркое, теплое мельтешило перед глазами. Точно! Он же едет в Индию с Антонио, и пусть не сейчас, пусть потом. Однажды Антонио вернется за ним, и они поедут к тигерусам и фениксам. Мельхиор улыбнулся, глядя, как Джон пытается отыскать рукава рубахи и посоветовал ему поскорее умыться и оставить сны снам. Еще очень повезло кое-кому, что ангел его хранитель вчера был на страже и не попустил попробовать запретного плода, а то утречко бы такой радостью не брызнуло. Короче, вставай, ленивец, тебе еще долг дружбы исполнять. Антонио, поди, сегодня совсем худо.

 * * *

После учебы, мессы и завтрака Джон, противу обыкновения, не остался в аптеке в помощь старшим и не был услан за потребными покупками, но отправился в трактир, вчерашним путем, вместе с Мельхиором. Они поднялись в комнаты, занимаемые купцами. «О, - протянул один из них, - узнаю заботливого Бартоломео. Вы к Тонино? Он там, храни нас святой Антоний Фивский от такого пробуждения!» В соседней комнатушке было прохладно и полутемно. Бледный, весь в испарине, Антонио лежал на соломенном тюфяке, услышав голоса и скрип двери, он поднял на пришедших черные умученные глаза. Мельхиор не без сочувствия ободрил юношу и велел ученику приготовить все, что нужно для очистительной клизмы, а больному раслабиться и не бояться. Антонио, морщась, следил за всеми приготовлениями, легче ему явно не становилось. «Ну как ты?» - шепнул Джон, улучив минутку. «Плохо. Надо было умирать... ночью. Увввау!. Риспармиамо!..». «Ничего, - обнадежил травник, - зато пройдет быстрее. Через час примешь настойку вот из этой чашки. Вечером – еще раз столько же. И впредь будешь умницей. А то еще хотел мальчишку напоить. Вот бы вдвоем сейчас маялись!» Антонио только горестно потряс головой и всхлипнул. «Ну все, - учитель взял Джона за плечи и подтолкнул к дверям, - прощайся и пошли. С остальным и без нас разберутся. Незачем его позорить». Джон потоптался в дверях, бросил на друга сочувственный взгляд и вышел. Неужели от сладкого вина? «Не от вина, а от излишества, - усмехнулся Мельхиор. – Ну что, будешь еще ослушничать?» Джон только горестно вздохнул, если такова плата за радость винопития, уж лучше оставаться трезвенником.