Отвезти бы все это в Самбор, под присмотр Воеводы, да созвать всех, чьи родичи за последние годы погибли от рук разбойничьих. Глядишь, и нашлись бы законные наследники у добра…

— Может, и нашлись бы, — кивнул Бутурлин, — но, боюсь, больше было бы желающих чужим добром завладеть.

— А так разве лучше? Один тать награбил добро, другой у него отнял да к себе в мошну ссыпал! Разве есть у твоих подручных право присваивать то, что в бочонке было? И не потому ли они так легко взяли чужой скарб, что и сами не раз промышляли разбоем? Вот и думай, есть ли разница между ними и Волкичем?

— Есть, шляхтич. Присмотрись лучше и увидишь ее. Волкича разбойником сделали жадность и гордыня, до того, как в леса податься, он в достатке, в роскоши жил. И грабить он пришел на чужую землю. Эти же трое — кивнул он на казаков, — на своей земле обретались и честно возделывали ее.

Но потом пришли ваши Князья да Воеводы и велели вольным землепашцам подставить шею под хомут. Тех, кто волю на рабство променять отказался, лишили крова, согнали с земли, у многих родню убили. Кто же виноват в том, что они в леса подались?

Вы их сами своими врагами сделали, а теперь еще со света сжить хотите! Все украшения, что в бочонке были, когда-то куплены господами за деньги, что из таких бедняков, как они, с потом и кровью выжаты. Так что, более достойных владельцев для сего золота, чем они, не сыскать во всей округе!

— Да ты сам говоришь, как бунтовщик! — изумленно воззрился на московита Флориан.

— Нет, шляхтич, — отрицательно покачал головой Дмитрий, — я говорю, как человек, знающий о сих людях больше твоего. У Тура и Газды шляхтичи, вроде тебя, всю родню выкосили, у Чуприны со спины плетьми шкуру содрали. Не тебе их — им бы тебя ненавидеть, а вот, гляди ж ты, — Тур тебя отваром целебным поил! Вот и скажи, в ком из вас больше божеского духа?

Флориан густо покраснел, но промолчал, не найдя достойного ответа. Ему до сих пор как-то не приходило в голову, что у Тура, лечившего его от головной боли, польская шляхта могла убить семью. И впервые за время общения с казаками юношу охватил горький стыд.

— Хорошо, пусть оставят все себе, — произнес он, помолчав какое-то время, — я не стану говорить об этом дяде!

— Рад, что не ошибся в тебе! — улыбнулся, садясь на коня, Бутурлин. — Знаешь, Флориан, мой наставник, о котором ты уже слыхивал, не раз говорил: «Мудрый правит, не унижая». Жаль, что такого наставника не было у ваших магнатов!

Не уверен, что они стали бы его слушать, но одно знаю точно: на невинно пролитой крови да на страхе крепкой державы не возведешь!

«Кто с мечом войдет, тот от меча и погибнет»! — тому и святое Евангелие учит!

— Ты так говоришь, будто у нас в Унии — кровь и насилие, а у вас в Московии — Божья благодать! — слегка обиделся Флориан. — Разве ваши бояре видят в хлеборобах равных себе, не именуют простолюдин смердами?

А чем ваше «смерд» лучше польского «быдло», если «смердеть» в вашей речи то же самое, что и «вонять»? Ты, прежде чем наши порядки ругать, лучше обернись к родной стороне да выскажи московской знати все, что мне говорил!

— Говаривал, и не раз. Только люди все разные. Один внимает рассудку, до другого достучаться все равно, что мур крепостной продолбить.

Не скрою, шляхтич, наши господа именитые обращаются с крестьянами не лучше ваших панов. Простой люд для них — что грязь под ногами, в мужике они видят лишь тягловую скотину, которую чем ни нагрузи — все вывезет!

Но у всякого терпения есть предел. Надоест рабу тянуть непосильную ношу — он порвет гужи да обратится против угнетателя. А прольет кровь — возврата к прежней жизни для мужика нет, ему теперь одна дорога — в леса, на тракт, где богатеи проезжают.

А такие, как Волкич, его подбирают да к своему делу пристраивают. Из кого беглый тать набрал свой отряд? Из недовольных властью панов да Воевод!

— Из конокрадов да воров набрал он свою шайку! — раздраженно поморщился Флориан. — Взять хотя бы того же Ворону, коего Волкич сам же и отравил!

— Верно, только ворами и конокрадами не рождаются, шляхтич. У кого-то к воровству, и впрямь, врожденное пристрастие, а других злая доля вынуждает на большак идти.

— Что же, им всем прощение теперь даровать?

— Всем — не всем, но тем, кто кровью себя запятнать не успел, стоило бы жизнь сохранить. Глядишь, они бы и покаялись. Милосердие и в разбойничьей душе добро пробудить может, пытки да казни ее лишь ожесточают…

— Ну, а как быть с теми, кто обагрил руки кровью? — не сдавался Флориан. — Тем паче, что не всегда разберешь, кто из сей братии успел отнять чужую жизнь, а кто — нет!

— Это ты у дяди своего спроси, — бросил на него грустный взгляд Бутурлин. — Он и дознание вести умеет, и законы ведает лучше моего. Я ведь не о том толкую, как разбойный люд за преступления карать, о другом…