Хатори промолчал и ничего больше не говорил на эту тему, однако вечером ему принесли письмо от Марик.

Подглядев в него, Хайнэ увидел, что она просит о новой встрече.

— Езжай, — пробормотал он.

— Поеду, — сказал Хатори.

«Вот и чудесно, — безжизненно подумал Хайнэ, когда он ушёл. — А мне пора возвращаться во дворец…»

Мысль об Онхонто придала ему сил, и он начал собираться, однако вдруг застыл посреди комнаты; боль, отступившая было после того момента, как он смирился со своей участью, вернулась с новой силой.

«Почему, ну почему?! — пронеслось в его голове, и он упал на колени, вцепившись руками в волосы. — Почему мне недоступно то, что составляет главное счастье человека, почему мне никогда не изведать ни любви, ни ласки, ни взаимной страсти?! Почему то, что определено судьбой мне — это смотреть на счастье других и в этом обретать горькое подобие своего собственного?!»

Он подумал о том, что Хатори сейчас уже, должно быть, с Марик, и понял, что его обещание приезжать к ним и жить в их доме было пустым звуком. Лучше умереть, чем видеть их вдвоём, вместе, выходящими из одной спальни.

Его хватило на то, чтобы один раз самоотверженно пожелать им счастья, но делать это каждый день — нет, это выше его сил.

Он даже не сможет присутствовать на их свадьбе; он умрёт раньше, чем услышит, как жрица называет их мужем и женой и желает им прекрасного потомства.

Несколько минут Хайнэ сидел на полу в немом отчаянии, обхватив себя руками и раскачиваясь; потом его взгляд упал на листы бумаги и тушечницу.

Он подполз к столику, взял в руки кисть.

— Ну и пусть, — прошептал он. — Любите друг друга, а я буду изливать свои чувства на бумагу. Я напишу роман о самой прекрасной на свете любви, и все поверят в него, потому что мои герои будут любить друг друга так сильно, как не могли бы никакие реальные мужчина и женщина. Я…

Хайнэ выронил кисть, закрыл руками лицо и заплакал.

«Всё бесполезно, — подумал он, когда слёзы иссякли. — Я ни в чём не смогу найти утешения. Я не хочу больше мучиться».

Он поднялся на ноги, заковылял в соседнюю комнату, в которой хранил свои вещи Хатори и, открыв дверцы шкафа, проскользнул в него рукой.

Да, он был здесь — ритуальный кинжал, который когда-то подарила рыжеволосому мальчишке Иннин, и с которым тот с тех пор не расставался.

Хайнэ вытащил его из ножен, провёл рукой по острому лезвию — брат заботился о нём и регулярно натачивал, хотя это и было совершенно ненужным занятием с точки зрения здравого смысла.

Кто же знал, что в конце концов этот кинжал кому-то пригодится, и что именно остро наточенным он и должен быть?

Хайнэ сжал его покрепче в дрожащей руке, и лицо его искривилось.

«Зачем жить такому бесполезному, жалкому созданию? — подумал он. — Умри, исчезни, несчастное существо, положи конец своим страданиям».

Несколько мгновений он собирался с силами.

Потом закрыл глаза, глубоко вздохнул и занёс руку с кинжалом. Однако в последний момент ему всё же не хватило мужества ударить себя наотмашь в грудь или в горло, и вместо этого Хайнэ, задрав рукав, несколько раз полоснул себя клинком сначала по левой руке, а потом и по правой.

Он боялся боли, но сильной боли не было — слишком острым было лезвие, и слишком легко оно распороло кожу, даже глубже, чем Хайнэ ожидал. Она разошлась, как ткань по швам, обнажая мясо, тёмно-розовое, неприятное на вид, но для Хайнэ, и без того привыкшего видеть в своём теле одно лишь уродство, это зрелище отнюдь не показалось жутким, даже наоборот.

С каким-то детским любопытством он смотрел на то, как раны раскрываются, точно глаза, исторгающие из себя потоки багровых слёз. Теперь уже не он сам, а его тело рыдало, истекая кровавыми слезами, оплакивая своё горькую судьбу.

Бесполезное, уродливое, никому не нужное.

В это мгновение Хайнэ почему-то снова вспомнил слова про Ранко Санью, и он представил себя-младенца на руках у этого человека, незнакомого ему, но мудрого и доброго, того, кому не будет дела до его уродства, и кто простит ему все совершённые ошибки.

Самоубийство являлось ужасным грехом с точки зрения Великой Богини, и Хайнэ подумал, что ни один из богов не может одобрить, когда сотворённое им существо самовольно возвращает своему создателю подаренную им жизнь, но он верил, что Милосердный простит его.

Простит и прижмёт к себе, чтобы утешить, как обещал на страницах своего учения, данного миру через пророка Энсаро.

«У Энсаро тоже не было жены. Ни жены, ни возлюбленной. Никого и никогда…» — почему-то подумал Хайнэ и опустил руки.

Глаза-раны сомкнулись, однако слёзы из них продолжали течь, пропитывая рукава, и длинный багровый след тянулся за Хайнэ, медленно ходившим по комнате из угла в угол.

Спустя какое-то время голова у него закружилась, а всё тело стало неожиданно лёгким — такого он не испытывал с тех самых пор, как болезнь изуродовала его кости, и, пожалуй, ему было хорошо, только очень уж грустно.