— Вы ведь будете иногда навещать меня? — ласково спросил Онхонто.

У Хайнэ возникло искушение злобно ответить: нет, не буду. Зачем это вам, ведь я вам совсем не нужен, вы просто по-доброму ко мне относитесь, точно так же, как ко всем другим, кто встречается вам на пути!

Когда-то Онхонто понравился его рассказ, но теперь он больше ничего не пишет, Энсенте Халии не существует, и Онхонто, видимо, почувствовав это, совсем потерял к нему интерес.

Хайнэ опустил голову, борясь с собой.

«А разве может что-то во мне представлять для него интерес? — подумал он, пытаясь усмирить гордость. — Кто он, и кто я. Естественно, что ему достаточно нескольких встреч со мной в год. Это я желаю видеть его каждый день, каждый час, каждое мгновение, потому что мне хочется получить от него побольше любви, и он с лёгкостью её даёт, а я не могу ему ничего толком дать, и это я уже понял. Какое я имею право обижаться? Я вернусь тогда, когда мне не будет стыдно ни перед ним, ни перед собой, когда мне не придётся опускать глаза, и когда моё самолюбие уже не будет страдать от того, что я не так уж много для него значу…»

— Я преисполнен решительной готовности изменить всё в своей жизни, — проговорил Хайнэ, вскинув голову и через силу улыбаясь. — И я стану делать это с вашим именем, надеюсь, вы будете не очень против. И цветы я обязательно посажу, как только наступит весна. Помните, однажды вы предложили мне это сделать?

Онхонто улыбнулся ему и на мгновение как будто стал чуть менее печален.

Да, он становился всё грустнее и грустнее с каждым днём, и уже имел мало общего с тем Онхонто, который однажды обрадовался рассказу Энсенте Халии и показался Хайнэ совсем наивным. Хайнэ вдруг понял это, и сердце у него облилось кровью.

«Я бы хотел вернуться, чтобы вызволить вас отсюда. Разбить стены этой облицованной золотом тюрьмы, сделать вас счастливым… Я бы хотел уйти, чтобы изменить мир, чтобы сделать его, под стать вам, прекрасным, а потом подарить его вам, такой мир, в котором ничто бы не огорчало вас и не было бы недостойно вашего взгляда, — подумал Хайнэ, и губы его задрожали. — Но мне приходится уходить, чтобы пытаться изменить всего лишь себя. Это… это так горько, и всё же я знаю, что пока нужно так. Глупо замахиваться на что-то великое, когда даже небольшое становится проблемой».

— Обязательно посадите, — сказал Онхонто, обняв его. — Больше всего я люблю розы, и непременно белые. Есть такой редкий сорт, который цвести в… как называться у вас этот месяц, первый месяц осени? Здесь во дворце таких нет. Но если вы посадите их у себя, то, может статься, однажды мне разрешить прийти к вам полюбоваться.

Хайнэ опустил взгляд, горько улыбаясь.

Обоим было понятно, что этого никогда не случится.

— Идите, Хайнэ, — повелел Онхонто и сделал ему напоследок воистину императорский подарок, сказав: — Мне тоже жаль с вами расставаться, и вы даже представить себе не мочь, насколько. Но я в последнее время приходить к выводу, что жизнь — это испытание, которое дано совсем не затем, чтобы удовлетворять свои желания или даже исполнять мечты. Всё это быть потом… где-нибудь в другом месте. Но жизнь не для этого.

И он снова ласково улыбнулся, чуть смягчая этой улыбкой суровость своих слов.

Хайнэ задрожал и почувствовал, что если останется здесь ещё хоть ненадолго, ещё хоть мгновение будет вдыхать запах его одежд, то уйти уже не сможет.

Он наскоро попрощался и покинул покои Онхонто навсегда — или, во всяком случае, надолго.

Идти обратно было легко — он почти не чувствовал под собой ног, равно как и остальных частей тела. В голове было также пусто.

Тем не менее, что-то заставило Хайнэ обернуться, и он замер, увидев на балконе Онхонто — тот стоял неподвижно, провожая его взглядом, и снег тихо падал на его раззолоченные одежды и непокрытую голову.

«Это больше, чем я могу вынести», — на мгновение промелькнуло у Хайнэ.

Но он развернулся и пошёл прочь.

Всё же на обратном пути домой, уже с Хатори, он не выдержал.

— Любил ли ты когда-нибудь кого-нибудь так, — начал он, изнемогая не столько от желания, сколько от почти физической потребности излить куда-то свои страдания, — что изнутри всё просто разрывается, что хочется сделать что угодно ради того, кого любишь — убить, умереть самому…

— …сгореть на костре, — закончил за него Хатори и посмотрел куда-то в сторону. — Ну нет, вероятно, никого я так не любил и, следовательно, не могу тебя понять.

Хайнэ низко опустил голову, чувствуя себя так, словно его облили ледяной водой.

«Свинья, свинья, — уже привычно обругал себя он. — Чего стоят все мои чувства по сравнению с тем, что без какого-либо сомнения готов был сделать — и сделал — он? Пошёл ли бы я сам на костёр хотя бы ради Онхонто? Смог ли бы сделать это не из угрызений совести, а из любви?»

Сердце подсказало, что ради Онхонто — смог бы, но стоило ли верить сердцу с его постоянным самообольщением?

Господин Маньюсарья, вероятно, подсказал бы, какие гораздо более низкие и мелкие чувства стоят за этими восторгами, но выдержать второе представление «о-хай-сэ-ва» Хайнэ был не готов — по крайней мере, в ближайшее время.