— Вероятно, Великая Богиня указывает нам на то, что мы пытались казнить невинного, — закричала она, приняв решение. — В таком случае, это означает одно: Хатори Санья в действительности не виноват в вероотступничестве и принял на себя вину своего названного брата, Хайнэ Саньи, солгав суду! Привяжите к столбу Хайнэ Санью, и если окажется, что он также ни в чём не виноват, то Великая Богиня спасёт и его тоже, не правда ли? Если же этого не произойдёт, то, значит, он — истинный еретик!

В толпе произошло смятение.

Стражники, не смевшие ослушаться приказа Госпожи, подхватили ошеломлённого калеку под обе руки, но дальше не пошли, вглядываясь в лицо Верховной Жрицы и, по-видимому, ожидая приказа от неё.

«Я для них — пустое лицо, — подумала Таик, рассвирепев. — Всё здесь решает Даран, а я лишь марионетка!»

— Госпожа… — начала было Даран, низко поклонившись, но Императрица перебила её.

— Я приказываю! — заорала она в бешенстве. — Я — твоя Госпожа, и я приказываю тебе! Ты обязана мне подчиниться!

Вокруг воцарилась немая, испуганная тишина, даже более потрясённая, чем после того, как свершилось «чудо», и огонь не тронул Хатори Санью.

Это был первый раз за много сотен лет, когда Светлейшая Госпожа пошла на открытый конфликт с Верховной Жрицей.

Несколько мгновений Даран глядела Императрице в глаза, и взгляд её был холодным, прямым, пронизывающим. Презрительным и насмешливым, как всегда.

— Я подчиняюсь, Госпожа, — наконец, сказала она и снова поклонилась. — Пусть будет так, как Вы желаете.

Таик стиснула кулаки под длинными, тяжёлыми рукавами своего многослойного одеяния.

Калеку потащили к столбу.

И в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо — именно что на сцене, потому что лицо это было актёром.

Он — этот актёр, точнее, наставник труппы актёров, как смутно помнила Таик, выделявшая щедрые средства на развитие искусства, но сама этим искусством нимало не интересовавшаяся — появился, точно из ниоткуда, материализовавшись из воздуха, и прошествовал между рядами расступившихся зрителей, волоча за собой хвост разноцветных, нелепых одеяний.

— Господин Санья невиновен, — сообщил он, поклонившись Императрице, но не слишком низко, отчего край его высокой островерхой шапки почти коснулся шелков её одежды. — Учение Милосердного, найденное при обыске в его доме, принадлежит мне.

— Вам? — переспросила Таик, оправившись от изумления. — Тогда как же, в таком случае, оно оказалось в доме Хайнэ Саньи?

— Я передал его ему во время представления «о-хай-сэ-ва». — Актёр снова поклонился.

Голос у него был странный — немного гнусавый, немного манерный, не то женский, не то мужской, не то просто старческий. Отвратительный, невыносимый, смеющийся голос.

На покрытом густым слоем белил лице застыла вечная, неменяющаяся улыбка.

У Таик задрожали губы.

Это была уже не просто насмешка — это было торжество насмешников, всех тех, кто издевался над ней, начиная с её детства, издевался по всей стране, устраивая представления с куклой, разряженной в императорскую одежду, — недаром этот человек был тоже актёр.

— То есть, это вас мы должны привязать сейчас к столбу и предать огненной смерти?! — проговорила Таик, с трудом сдерживая ярость.

Не на это она рассчитывала, никак не на это, но если её лишили всех остальных возможностей утолить сжигавшую её изнутри злобу, то придётся дать ей выход хотя бы так.

— Вы должно быть забыли, Госпожа, — невозмутимо сказал господин Маньюсарья, — что закон разрешает актёру использовать во время представления «о-хай-сэ-ва» любые предметы и совершать любые действия, пусть даже считающиеся преступными для другого человека, и не быть подвергнутым за это наказанию. Это справедливо как в отношении исполнителя, так и в отношении того, для кого исполняется представление. Такая милость была дарована Императрицей наставнику дворцовой труппы манрёсю тысячу лет назад и справедлива и по сей день.

— Я никогда не слышала ни о чём подобном, — отрезала Таик.

— Представление «о-хай-сэ-ва» совершается очень редко, всего несколько раз в столетие, — пожал плечами актёр. — Должно быть, именно поэтому вы ничего о нём не знаете.

— И за какие же заслуги господин Хайнэ Санья, — Императрица криво улыбнулась, — был удостоен такой высокой чести?

Несмотря на всё своё презрение к этому актёру и его россказням, он вдруг подумала: сейчас он скажет про священную кровь Санья, и по спине у неё потёк ледяной пот.