Однажды всё то, что мы так сильно любили, потеряли и ищем в страданиях, вернётся к нам снова, и больше никакая разлука не будет грозить…

«Обрести вас в своём сердце — это значит стать таким же, как вы, — подумал Хайнэ, закрыв глаза. — Но Великая Богиня, есть ли в этой жизни что-нибудь, более невозможное? Мне до вас — целая пропасть, и мне никогда её не преодолеть».

Отчаяние и обречённость в темноте усиливались десятикратно, как будто питаясь ночным полумраком.

Промучившись без сна несколько часов, Хайнэ, в конце концов, выскользнул из постели и подполз к окну.

Он раздвинул занавески и на мгновение замер, очарованный красотой ночного пейзажа.

Взошедшая луна заливала весь сад молочно-белым светом, в мягком свечении которого снег казался голубовато-синим; тёмное небо, показавшееся в прорехе между облаками, было так густо усыпано звёздами, как это бывает только в морозные зимние ночи.

Подождав немного, Хайнэ вернулся в постель и, склонившись над Хатори, дотронулся до его щеки.

— Посмотри, какая красота, — прошептал он.

— Какая ещё красота, — недовольно пробормотал Хатори, приоткрыв глаза. — Сейчас часа три пополуночи, наверное. Спи!

Вот так вот обычно их ссоры и начинались.

«Нет, на самом деле всё это просто, наверное, — подумал Хайнэ, стараясь преодолеть обиду. — Если твоя душа полна злости, обиды, раздражения и других тёмных чувств, то страдания — это единственное, что может их вытеснить. Вот зачем они нужны, и, может, поэтому Милосердный сделал меня уродом. Я ведь уже тогда был злым, сколько я злился на Иннин».

Вытерев слёзы, он опустился на подушку, и Хатори обнял его одной рукой.

***

Неделю спустя Иннин сдержала своё обещание и появилась в доме, из которого спешно уезжала во дворец шесть с половиной лет назад. Одевшись неприметно, она проскользнула через тайный ход, известный ей с детства, и, незамеченная никем, пробралась на второй этаж. Осторожно приоткрыв двери в комнату Хайнэ, она некоторое время молча наблюдала за обоими братьями: Хайнэ, полулёжа на расстеленной на полу постели, строчил что-то на низком столике, Хатори лёжал неподалёку на спине, держа перед собой в вытянутой руке кольцо, и, прищурившись, любовался игрой света на гранях драгоценных камней.

— Почему ты не хочешь сказать мне, где взял это кольцо? — подал голос Хайнэ, не отрывая взгляда от листка бумаги. — Это очень важно.

— Я не помню, Хайнэ, серьёзно, не помню, — очень честным голосом ответил Хатори.

— Ну-ну, — сердито буркнул брат. — Придумай отговорку получше! Ладно, не хочешь говорить, я всё равно всё узнаю, хочешь ты этого или нет.

— Давай, — разрешил Хатори. — И мне потом не забудь сказать, мне теперь тоже любопытно.

— Ты надо мной издеваешься!

— И в мыслях не держал.

— Конечно, какие у тебя мысли! Ты вообще думать не любишь.

— Лучше уметь, но не любить, чем любить, но не уметь, — глубокомысленно заявил Хатори.

— Ты на что это намекаешь?! — взвился Хайнэ.

Эта ленивая и довольно забавная перепалка длилась ещё несколько минут, вызвав на губах Иннин улыбку, а потом Хатори сгрёб Хайнэ в охапку и потащил его в купальню. За мгновение до этого он успел заметить Иннин у дверей и приоткрыл рот, но та поспешно сделала ему знак молчать и отступила за угол.

Когда братья спустились вниз, она проскользнула в комнату.

Помедлив, она опустилась перед низким столиком и перевернула листы, на которых писал Хайнэ, но, к своему удивлению, обнаружила не рукопись очередного фривольного романа, а стихи.

Последний алый кленовый лист

Упав, оказался под снегом скрыт.

Так же, как летний пейзаж, лицо

Ваше медленно блекнет в памяти.

Но зимою земля не умирает,

А лишь скрывает от холода самое дорогое.

Так же и образ Ваш

Я похороню глубоко в своём сердце.

Чтобы однажды, весной, когда

Проснётся природа, проснулось и оно.

И, как цветок тянется к солнцу,