Хайнэ остановился и, оглянувшись, посмотрел на золотившиеся под солнцем крыши павильонов.

— Может, возьмёшь меня с собой? — предложил он брату без какой-либо надежды на успех, просто, чтобы что-нибудь сказать.

Хатори приподнял брови.

— А как же Онхонто?

Хайнэ печально усмехнулся.

— Разве я нужен ему? Моя любовь для него точно такая же, как любовь остальных, она тяготит его. По сути, он относится ко мне так же, как относилась Марик. Всё всегда одинаково, ничего не меняется…

— Ты не сможешь со мной в провинции, — вернулся к предыдущему вопросу Хатори. — Я не собираюсь жить, как богатый аристократ.

— Не смогу, — согласился Хайнэ, кивнув. — Ты прав, это то же самое, как тогда, когда я уверял маму, что собираюсь стать мужем крестьянской девушки. Всё всегда одинаково, ничего не меняется… — повторил он, глядя остановившимся взглядом в снег. — Жизнь бессмысленна.

— Собираешься снова перерезать вены? — спросил Хатори, прищурившись.

— Ну, я же пообещал, что больше этого не сделаю, — возразил Хайнэ. — Но что от этого меняется? Знаешь, я теперь понимаю отца с его вечным безразличием… хоть и придумал для себя, что он не мой настоящий отец. Что это, судьба? Зачем я родился? Был ли в этом хоть какой-то смысл?

— Это не мне решать, — пожал плечами Хатори.

— В глубине души ты жестокий, — пробормотал Хайнэ.

— Возможно.

Хатори подхватил Хайнэ за руку и потащил его вперёд. И только уже в самом экипаже, помогая Хайнэ сесть внутрь, проговорил:

— Моя любовь нужна тебе ещё меньше, чем твоя — Онхонто. Что это? Я тоже не понимаю.

Лицо у Хайнэ искривилось.

— Жестокость, — ответил он, закрыв глаза и прислонившись к стене экипажа. — Жестокость создателя этого мира. Я столько лет притворялся, будто верю в Милосердного, но на самом деле это неправда. Я не верю ни в какое милосердие, ни в сострадание, ни в любовь. Всё, во что я верю — это то, что Бог, или Богиня, или оба сразу жестоки и ненавидят меня.

Он вытер катившиеся из-под прикрытых век слёзы и отвернулся.

Хатори приказал ехать к Марик.

Они оказались там уже ближе к вечеру, когда на город начали спускаться ранние зимние сумерки. Снег окрасился в голубовато-синие тона, в саду стали зажигаться фонари, ну а в доме, судя по всему, уже давно были зажжены огни — многочисленные тени гостей были видны через раздвижные летние стены, оклеенные плотной бумагой, которые почему-то не убрали и сейчас.

Хайнэ по-прежнему не внушала энтузиазма затея Хатори, однако после встречи с Онхонто он стал совсем пассивным и безразличным ко всему и теперь только покорно приказал доложить о себе.

Хатори, последовавший совету Онхонто, прикрыл шею и часть лица веером, подхватил Хайнэ под локоть и повёл его в дом.

Двери перед ними распахнулись; все обернулись в их сторону.

Хайнэ, вне себя от ужаса, опустил взгляд, однако успел заметить отражение их с Хатори в зеркале — роскошно одетую, притягивающую взгляд женщину, держащую под руку сгорбленного тощего калеку, с трудом державшегося на ногах.

«Зачем я на это согласился? Что я делаю?» — мелькнуло в голове у Хайнэ, близкого к потере сознания.

Хатори стиснул его локоть — одновременно и более крепко, и более нежно, как могла бы сделать женщина.

— Вы не могли бы позволить нам пройти? — спросил он мягким, совершенно чужим голосом, и даже взгляд его переменился, подёрнувшись типичной женской поволокой.

Перед ними расступились, и «спутница» помогла Хайнэ устроиться на подушках, а после пододвинула к ним низкий столик и принялась сама кормить его, подливая в чашку вина и предлагая кусочки самых вкусных фруктов.

Хайнэ принимал все эти знаки внимания и нежности со смешанными чувствами ужаса и тоски.

— На нас все смотрят, — сказал он едва слышно, поворачиваясь так, чтобы самому не видеть лиц гостей.

— Так и должно быть, — ответил Хатори. — Они завидуют.

— Мне? — пробормотал Хайнэ.

— Мне.

Хайнэ вскинул голову.

— Тебе? — повторил он, чуть не расхохотавшись. — Чему именно? Что у тебя в предполагаемых возлюбленных — урод и калека?

— Да, — кивнул Хатори и, подхватив палочками с тарелки очередной кусочек фрукта, протянул ему.

Хайнэ наклонился, чтобы съесть его, с трудом сдерживая нервный смех.

— Ты понимаешь, какой это бред? — проговорил он дрожащим голосом, стиснув его запястье. — Зачем ты это мне говоришь?

— Потому что это правда, — ответил Хатори негромко, положив на его руку свою. — Завидовать человеку, которого полюбила красивая женщина, можно, но завидовать женщине, которая полюбила калеку, будут гораздо больше, хоть и не признаются в этом даже себе. Думаешь, все хотят быть любимыми? Думаешь, это приносит счастье? Пример твоего Онхонто подтверждает, что это не так. На самом деле каждому хотелось бы любить так, чтобы сила его любви была сильнее всего на свете, чтобы для неё не имели значение ни внешность, ни отношение окружающих. Но ведь признать, что ты не умеешь любить, гораздо больнее, чем то, что тебя никто не любит, правда? Поэтому все говорят себе, что хотят быть любимыми. Но сейчас они завидуют именно мне.