Хайнэ со сдавленным вскриком бросился к столику, на котором стояла ваза с засушенными цветами.

— Он любил розы, как Онхонто, — с волнением проговорил Хайнэ, дотронувшись до хрупкого бледно-золотистого лепестка, запорошенного пылью, будто снегом. — Самый поздний сорт, который цветёт перед началом зимы… Это были последние цветы, которые он успел застать, если верить, что он умер сразу после нашего рождения.

Иннин терпеливо ждала, пока брат переходил от одного предмета в комнате к другому, старательно подавляя в себе аналогичное желание.

Но потом они поднялись на второй этаж, раскрыли двери в одну из комнат, и взгляду брата и сестры предстал портрет мужчины, который уже был знаком Иннин по её снам.

Хайнэ тихо ахнул.

— Это он… — прошептал он. — Это он, я уверен!..

Иннин, задержав дыхание, отступила на пару шагов назад.

— С чего ты взял? — проговорила она, бессовестно кривя душой. — Может, это его отец, или родственник…

Но Хайнэ её даже не услышал.

Медленно подойдя к портрету, он осторожно провёл по нему рукой и застыл, прислонившись к нему лбом.

Иннин тоже прислонилась, но к стене, и закрыла глаза.

Когда она их открыла, брат разжигал перед портретом поминальные благовония.

— Отец, — проговорил он дрожащим голосом, опустившись на колени. — Отец, ты умер с сознанием, что твой ребёнок не узнает о твоём существовании, не почувствует твоей любви. Но вот мы здесь, мы пришли, мы оба. Знал ли ты, что у тебя не одно дитя, а целых двое? Хотя, как ты мог этого не узнать, если успел подержать меня на руках…

И он тихо засмеялся.

В этот момент Иннин не выдержала.

— Прекрати, Хайнэ! — закричала она, заткнув уши руками. — Прекрати, я не могу это видеть, не могу слышать! Ты сошёл с ума!

Брат повернулся к ней, бледный.

— Разве ты ничего не чувствуешь, глядя на этот портрет? — спросил он. — Совсем ничего?..

— Нет!

Это было ложью — Иннин чувствовала, и это пугало её больше, чем всё остальное.

«Неужели это может быть правдой?» — впервые подумала она в смятении.

Хайнэ помолчал.

— Неважно, — сказал он. — Я думаю, даже если я заблуждаюсь, Ранко будет приятно — где бы он теперь ни находился. Человек, который потерял родное и любимое дитя, будет рад услышать слово «отец» от кого угодно. Я надеюсь, что это поможет обрести ему спокойствие в ином мире.

— По-твоему, это преступление — разлучать отца и ребёнка?! — вдруг вырвалось у Иннин.

Брат посмотрел на неё с некоторой растерянностью, очевидно, не понимая, чем вызвана её неожиданная горячность.

— Не знаю, — пробормотал он. — Но я бы отдал всё на свете за то, чтобы мы росли рядом с отцом, который бы нас любил.

Иннин застонала.

Хайнэ вновь повернулся к портрету и, очевидно, погрузился в свои мысли — или же в мысленное общение с духом умершего.

— Пойдём? — спросил он тихо, когда палочки благовоний истлели и осыпались в фарфоровую подставку.

Они как будто поменялись с сестрой местами — Хайнэ был теперь спокоен, зато Иннин буквально лихорадило.

Всё же она старалась не показывать своих эмоций внешне и, кивнув, направилась к дверям.

— Иннин… — Хайнэ робко дотронулся до её рукава.

Та похолодела, предчувствуя вопрос, на который ей совсем не захочется отвечать, однако обернулась.

— Когда ты виделась с Хатори в последний раз?

— Давно, — соврала Иннин. — Тогда, когда я была у вас в доме, и ты закатил этот чудовищный скандал. Больше мы не встречались. — Она помолчала. — У нас всё было несерьёзно.

— Разве? — спросил Хайнэ с какой-то печалью. — А мне кажется, он был влюблён в тебя с детства…

— Это глупо. Во что он мог быть влюблён? Он совсем меня не знал.

— А ты?

— Что я? Меня прельстила его внешность. Ну и захотелось нарушить табу жрицы, — заявила Иннин с кривой усмешкой. — Мне ведь всегда нравилось нарушать запреты.

— Он однажды сказал, что для него постель — это не удовольствие, — произнёс Хайнэ совсем тихо. — Что он бы предпочёл этого никогда не делать. Я ему тогда не поверил, но…

— Это ты так намекаешь, что я его использовала?

— Ну, если смотреть правде в глаза, то мы оба… — пробормотал Хайнэ.

— Он не простит нас за это.