— То есть как это? — наконец, спросила она и несколько напряжённо засмеялась. — Да ну, что за глупость.

— Я совсем не умею любить.

И снова Иннин пришлось преодолеть некоторый ступор, настигший её после этих слов. Это он-то не умеет любить?

Впрочем, с точки зрения какого-нибудь чересчур пылкого писателя, вроде Энсенте Халии…

Она улыбнулась этой мысли и возразила:

— Да нет. Может быть, в наших отношениях и нет тех метаний и всплесков, которые любят описывать авторы романов — по крайней мере, с твоей стороны. Но это не так уж и плохо, разве нет? Писатели пишут о том, что сами боятся пережить. Никто на самом деле не хочет всех этих страстей в жизни.

Хатори достал бледно-розовый пион из напольной вазы, стоявшей рядом с кровати, и провёл пальцем по нежным, трепещущим лепесткам.

— Я совсем не уверен, что смогу стать хорошим отцом для этого ребёнка, — сказал он.

Иннин непроизвольно положила руку на свой довольно круто выступавший из-под платья живот.

— А я думаю иначе, — как можно мягче постаралась возразить она. — Ты умеешь быть заботливым и нежным. Взять хотя бы Хайнэ. Кто другой смог бы на протяжении стольких лет так терпеливо и преданно ухаживать за калекой, который к тому же обладает, прямо скажем, не самым идеальным характером?

— Хайнэ — это другое, — сказал Хатори и закрыл глаза.

И Иннин вдруг действительно ощутила, что да, Хайнэ — другое.

Ей подумалось, что это оборотная сторона той раскрепощенности и внутренней свободы от правил, навязанных обществом, которыми обладал Хатори.

В обществе считается, что потомство — это одна из главных забот в жизни каждого, а его появление — большое счастье, так что даже тот, кто в глубине души не слишком любит и хочет детей, не смеет признаться себе в этом, и в итоге не допускает подобных мыслей.

— Мы с Хайнэ близнецы, — сказала Иннин. — Две части одного целого. Относись к этому ребёнку так, как будто это ребёнок Хайнэ, которого у него никогда не может быть.

Произносить эти слова было немного больно, но Иннин всегда понимала, что Хайнэ занимает в душе Хатори — сколько бы тот ни утверждал, что души у него нет — совершенно особое место. Она не ревновала — даже тогда, когда Хатори иногда уходил посреди ночи из постели и шёл спать в комнату брата.

Она знала, что сам Хайнэ ревнует гораздо больше.

— Я попробую, — ответил Хатори после долгого молчания.

Больше он этот вопрос не поднимал, и Иннин, в конце концов решившая, что после рождения ребёнка чувства его отца, в любом случае, изменятся, быстро вернула себе душевное спокойствие.

Однако когда до предполагаемой даты родов оставалось чуть более двух месяцев, в ней поселилось какое-то новое, неясное чувство — не то чтобы скука и пресыщение благодатной жизнью, но смутное желание что-то сделать. Её как будто куда-то тянуло.

Иннин занялась переустройством дома, вся в мыслях о «волшебном царстве», которое собиралась подарить своему ребёнку — ей хотелось, чтобы это волшебство начиналось для малыша с первой же минуты, когда он увидит мир.

— Мне нужно съездить в столицу, — в конце концов, сообщила она домашним. — Хочу сама заняться выбором тканей и мебели.

Её, конечно же, попытались отговорить, но тщетно — она твёрдо стояла на своём, утверждая, что превосходно себя чувствует, и поездка не будет ей в тягость.

В середине Первого Месяца Ветра она отправилась в Аста Энур, и трёхдневный переезд, в самом деле, не отнял у неё почти никаких сил. Физически Иннин чувствовала себя хорошо, морально — ещё лучше. Её хотелось некоторого одиночества, и чувство лёгкой тоски по оставленным вдалеке родным, к которым всё равно скоро вернёшься, не бередило душу, а было, наоборот, приятным.

Она решила навестить Ниту — та ничего не знала о переменах, случившихся в судьбе её старшей сестры. Уезжая из столицы, Иннин послала ей краткое письмо о том, что временно покидает дворец, но ничего не сказала о решении снять с себя одеяние жрицы и, тем более, о своей беременности.

Теперь она почувствовала, что готова рассказать сестре обо всём, однако оделась всё же так, чтобы живот не был заметен — посвящать в свои обстоятельства и семью Фурасаку тоже Иннин пока что не хотела.

Однако её постигла неудача — вышедшая к ней навстречу Марик сказала, что Нита окончательно перебралась во дворец, и искать её нужно там.

Марик была беременна. Собственно, этого и следовало ожидать — замужество её совершалось с единственной целью подарить родителям внуков, но Иннин всё равно испытала чувство, близкое к ошеломлению.