— Я не нуждаюсь в твоём прощении, — отрезала Даран. — Это было самоубийство.

Хайнэ стиснул зубы.

— Не смейте, — сказал он. — Не смейте произносить этих слов. Он не делал этого и никогда бы не сделал. Если вы посмеете когда-либо заявить эту чудовищную ложь публично, я приду и разорву вас на куски собственными руками.

— Ты заявляешь, что человек, который изуродовал сам себя, не способен был причинить себе ещё больший вред, выпив яд? Это смешно.

И она вышла из комнаты, оставив Хайнэ наедине с тишиной, солнечным светом и пустотой, которой отныне было суждено оставаться в его груди навеки.

Он сел за стол и написал письмо Ните, стараясь найти самые проникновенные слова, которые могли бы поддержать его сестру в том безутешном горе, которое должно было вскоре на неё обрушиться. Он писал так красиво, как никогда раньше, и ни на одно мгновение не верил себе.

Окончив письмо, он аккуратно сложил руки на коленях и опустил взгляд, бездумно рассматривая их.

«Теперь вся моя жизнь поделена между несколькими клятвами, — думал он. — Я поклялся, что не убью себя, поклялся, что отомщу, и поклялся, что никогда не прощу твою убийцу. Мне будет легко подчинить своё существование одной-единственной цели, а потом, когда я достигну её, я с радостью исчезну в небытии. Моя ненависть и моя цель помогут мне заполнить оставшееся мне время… а потом всё закончится».

Это был единственный возможный вариант существования — будучи оболочкой без души, ничего не чувствующей, ничего не желающей, выполняющей, как механическая кукла, набор заложенных в неё действий — и, придя к нему, Хайнэ почувствовал в себе не только пустоту, но также спокойствие и уверенность, каких никогда не знал раньше.

И, ощутив под своими ногами эту почву, серую, выжженную и бесплодную, однако твёрдую, он пошёл и собственными руками срезал с кустов роз все волшебным образом расцветшие цветы и бутоны.

Он смог совершить это, не проронив ни слезинки, и сердце его не порвалось на части от горя.

— Я стал сильнее, — сказал он в один из дней Хатори. — Теперь мне всё нипочём.

Однако в глубине души он знал, что это неправда, знал, что есть кое-что, чего он не может сделать — это увидеть Онхонто в гробу. Более того, не должен делать ни в коем случае. Не удосуживаясь объяснять самому себе причин, Хайнэ просто-напросто запретил себе появляться в домашнем храме, в котором в течение трёх ночей жгли благовония и читали священные тексты над телом безвременно ушедшего.

Так почему же, в конце концов, он это всё-таки сделал?

Сделал тогда, когда до отъезда оставались считанные часы, и точно так же на часы уже была поделена вся его будущая жизнь: столько-то часов для ненависти, столько-то — для достижения цели, а потом — конец всему, единственный и долгожданный?

Может быть, он считал, что теперь в нём достаточно силы и бесчувствия даже для того, чтобы перенести это зрелище. Может быть, это было спонтанным и почти случайным действием.

Так или иначе, Хайнэ тихо проскользнул в двери храма и остановился на его пороге, зябко кутаясь в свою тонкую тёмную накидку.

Всё огромное поместье Санья было погружено в траур, и чёрный цвет заглушал даже золотисто-багряные краски осени, но здесь ему не было места.

Здесь гроб, стоящий перед статуей Аларес, был снизу доверху засыпан срезанными Хайнэ розами, и казалось, будто Онхонто в своей роскошной одежде и украшенной маске мирно спит на удивительном ложе из цветов. Длинные волосы его, вымытые и расчёсанные, не убранные ни в какую причёску, тёмно-рубиновыми волнами струились среди цветов, ослепительно сверкая в прохладных лучах осеннего солнца, проникавших сквозь витражные окна.

И тогда Хайнэ понял, что это — правда.

А также то, что до сих пор он этого не осознавал, хотя был абсолютно уверен в обратном. Как же это? Ведь он всё понял с самого начала, ведь предчувствия одолевали его задолго до рокового дня, как же — он до сих пор не мог поверить, не верил в его смерть? За что он собрался тогда мстить, если был абсолютно уверен, что это невозможно?

Хайнэ сделал шаг, чувствуя, как обретённая было почва под его ногами рассыпается в прах.

Усилием воли он удержал её на месте, или, может быть, создал заново, превращая из праха в камень.

Он заставил себя подойти к гробу, опустился на колени, прижал холодную руку Онхонто к своим губам, погладил его волосы и бросился прочь.

Но с этого момента в его невидимой защите была пробита брешь, и теперь сквозь эту брешь медленно, толчками вливалось то, что должно была окончательно погубить её.

Хайнэ знал, что он может замедлить, но не остановить этот процесс.

Хатори, все эти дни находившийся в нескольких шагах от него, будто привязанный невидимой нитью, однако ни разу не подошедший близко, и теперь был неподалёку. Хайнэ направился к нему.