Иннин и Хатори попытались вытащить из его экипажа, но он, не произнося ни слова и будто онемев, упирался руками и ногами и отбивался от них, не желая сделать ни шага.

Наконец, они победили и буквально выволокли его, повисшего на их руках бессловесной куклой.

— Ну очнись же, очнись, очнись! — в ужасе закричала Иннин и влепила ему пощёчину.

И тогда Хайнэ вдруг очнулся.

— Розы, — сказал он и, взяв свою трость, заковылял по аллее, но не к дому, а к своей грядке.

Иннин вспомнила слова Астанико, и тёмный ужас затопил её.

Она попыталась остановить брата, но тот не слушал её, и хоть и был он калекой, а она — сильной здоровой женщиной, ей не удалось ему помешать и оставалось только следовать за ним, содрогаясь от страха и чувства вины.

Но когда они пришли к кустам, те цвели так же пышно, как и ночью — несметные яркие цветы покрывали прежние голые ветви, ярко-алые, гранатово-бордовые, белоснежные, нежно-розовые, бледно-золотистые. И ещё больше было нераспустившихся пока бутонов, обещавших, что это цветение ещё долго не прекратится, и розы вовсе не завянут, как предсказал Главный Астролог.

Иннин до боли закусила губу от облегчения.

Но Хайнэ не осчастливило это зрелище — согнувшись почти пополам, он горько плакал, прижав руки к костлявой груди, и сотрясаясь всем телом от беззвучных рыданий.

Слёзы его, солёные, как морские брызги, капали на лепестки роз, и источаемый ими аромат становился всё сильнее, всё горче, всё благоуханнее.

— Хатори!.. — в отчаянии позвала Иннин.

Тот приблизился, держа на руках ребёнка, который капризничал очень редко, но сейчас буквально захлёбывался криком.

— Хайнэ, — сказал он. — Ему… Кайрихи больно видеть твоё горе. Ты же слышишь, как он плачет из-за тебя.

Хайнэ выпрямился.

Его глаза, большие глаза навыкате, окружённые тенями и смотревшие в никуда, высохли за несколько минут, и больше ни одной слезинки не выкатилось из них — ни в тот день, ни после.

Он снова взял ребёнка на руки, и лицо его обратилось в маску скорби, но больше не было ни слёз, ни рыданий, ни немоты, ни попыток убежать от неизбежного.

Полчаса спустя Хайнэ, не шевелясь, выслушал приговор, который стал известен ему задолго до этого, раньше, чем Иннин увидела траурные шторы, и даже раньше, чем он впервые подумал об Онхонто в прошедшем времени.

— Произошло чудовищное несчастье, — сказала Верховная Жрица, глядя на него сухими и воспалёнными глазами. — После продолжительной болезни и недолгого периода улучшения Господин скончался. Это великая потеря для всех нас, которую ничто и никогда не сможет восполнить, но Светлейшая Аларес радуется, встретив в своих звёздных чертогах Того, Кто Был Ей Сужден.

— Это ложь, — сказал Хайнэ, не поднимая глаз.

Тогда Даран отвела его в дальние покои, где никто не мог их подслушать, и, отослав всех слуг, посмотрела на него пронизывающим, испепеляющим взглядом.

— Это было самоубийство, — процедила она. — Он принял яд.

Но Хайнэ снова повторил:

— Это ложь. — И, подняв на неё взгляд, сказал очень ясным и спокойным голосом: — Это вы убили его.

Глава 23

Три дня спустя, перед самым отъездом траурной процессии в Аста Энур, Хайнэ повторил своё обвинение в лицо Верховной Жрице.

— Это вы убили его, — сказал он. — У меня нет никаких доказательств кроме того, что он догадался о вашей тайне, хотя и не сказал о ней вслух. Но видит Милосердный, Великая Богиня и вся Вселенная — я отомщу вам.

Даран стояла у стены, и тень от окна падала на её лицо, почти полностью скрывая его от взгляда Хайнэ.

— То, что произошло — спасение для тебя, — сухо вымолвила она. — Он был изуродован в твоём доме. Не важно, твоей рукой это было сделано или нет, знал ты об этом или нет, и сколько было в этом твоей вины. Ты был бы казнён за это. Возблагодари Великую Богиню за то, что случилось — Императрица не станет снимать маску с мёртвого тела. Возблагодари своего Бога, если хочешь.

«Возблагодари меня» — хотела бы, возможно, добавить она, но не добавила.

Хайнэ ниже опустил голову.

— Мне неважно, с какой целью вы это сделали, — он говорил тихим, спокойным голосом, но всё же с некоторым усилием. — Даже если вы считали, что это благо для меня. Даже если бы я мог поверить в то, что спасти мою жизнь было вашей единственной целью. Клянусь моим Богом, моей верой и моей жизнью, что я отомщу вам. И если я когда-нибудь… поддамся слабости и захочу простить вас, то я клянусь, что вырву себе язык, прежде чем он произнесёт слова прощения.

Он сказал это, потому что знал, что в глубине души — несмотря ни на что — мог бы упасть к ней на грудь и зарыдать, если бы она обняла его, заплакала вместе с ним и сказала, что любит его.