Обезумевший от пережитого ужаса, он подумал было, что попал в костёр и горит в нём, но это пламя совсем не обжигало.

Он успел удивиться этому и успел увидеть белое платье, мелькнувшее на противоположной крыше, прежде чем темнота поглотила его, и день превратился в ночь.

Они проснулись почти в один и тот же миг, брат и сестра, хотя и вдалеке друг от друга; очнулись от своих снов, и, тихо вздохнув, посмотрели широко открытыми глазами на полную луну, отражавшуюся в окнах обоих.

Сны их были непохожи, но обоих при пробуждении охватила печаль, как будто, проснувшись, они глотнули одного и того же воздуха, и этот воздух, пронизанный осенней горечью, наполнил их одним и тем же чувством.

Хатори спал рядом с Иннин, рядом с Хайнэ был Онхонто.

Иннин поднялась с постели и, перейдя в соседнюю комнату, вынула ребёнка из колыбельки, а потом вышла вместе с ним в сад. Мысленно она всё ещё была где-то там, под южным беззвёздным небом, в теле женщины по имени Инесс, и, не до конца понимая значение своего сна, прекрасно ощущала будущее его участников — скоро они все погибнут, и Ранко, и Инесс, и ребёнок с изумрудными глазами, и цветочный остров посреди океана.

И мысль эта наполняла её тревогой и тоской, как будто она была единственной, кто мог задержать в этом мире стремительно ускользающие картины.

Ей хотелось остановить это мгновение — даже не настоящего, а давно минувшего прошлого, остановить хотя бы для того, чтобы показать своему сыну.

И, прижимая его к груди, она остановилась напротив цветочной грядки Хайнэ, и, напрягая в себе что-то, простёрла над зелёными листьями руку. Единственный появившийся на них цветок был давным-давно срезан её братом, чтобы подарить его Онхонто, и других не ожидалось, но в этот момент бесплодные кусты вдруг зацвели все разом, покрывшись десятками благоухающих бутонов, распустившихся за несколько мгновений, как цветы дерева абагаман, и воздух наполнился пронзительным ароматом роз, и тёплым ветром, и даже морскими брызгами.

Вдруг чья-то тёмная тень проскользнула поодаль волшебного уголка, созданного Иннин на пятачке своего сада, и она даже поняла, кто это был — её персональный демон, являвшийся ей в личине Главного Астролога. Для неё не было секретом, что тот уже узнал её тайну про ребёнка, которая на самом деле тайной не являлась, и она каждый день ждала, что он заговорит с ней, пытаясь её шантажировать, но он всё молчал.

И вот он, наконец, заговорил, но сказал вовсе не то, что она думала услышать.

— Да вы волшебница, госпожа, — проговорил он тихо и почти задумчиво.

— Я научу всему этому моего сына, — отрывисто сказала Иннин, как будто оправдываясь в чём-то.

Тогда он возразил ей, но не тем, чем мог бы — что магические силы передаются лишь по женской линии.

— Большие силы даются не для того, чтобы передавать их другому человеку, будь это даже ваш единственный и любимый ребёнок, — сказал Астанико назидательно и высокопарно. — Вам кажется, что такое деяние будет доказательством вашей любви, но на самом деле ваше дитя согнётся под бременем незаконно вручённого ему груза, согнётся и завянет, как завянут наутро эти розы, которые вы заставили расцвести вопреки природе.

Иннин, против воли, бросила взгляд на пышно цветущие кусты.

Неужели эти цветы, которые холил и лелеял её брат, наутро действительно погибнут?..

— Сколько лун вашему ребёнку? — переменил тему Астанико.

— Сегодня в полночь исполнилось два месяца, — отвечала Иннин, сама не понимая, что заставляет её разговаривать с ним.

— Значит, завтра вы должны будете дать ему официальное имя. Вы поедете в храм? И кто будет держать младенца на руках, впервые нарекая его по-новому?

Иннин, наконец, удалось сбросить владевшее ей оцепенение.

— Уж не вы ли претендуете на эту роль, господин Астанико? — расхохоталась она. — Конечно же, это будет мой брат.

До этого момента она почти не задумывалась о предстоящей церемонии, угнетённая количеством гостей, заполонивших усадьбу, и необходимостью скрываться от них, но сейчас она вдруг поняла, что это будет прекрасной возможностью сбежать из дома и побыть с теми двоими, кто был единственно дорог ей, с Хайнэ и Хатори. Она почти обрадовалась тому, что господин Главный Астролог соизволил напомнить ей о церемонии, которая в противном случае могла быть пропущена, и отнесла ребёнка в дом, однако сама отправилась вновь бродить по саду, слишком взволнованная, чтобы уснуть.

Хайнэ же в это время сидел на постели, склонившись над спящим Онхонто, и разглядывал в лунном свете его лицо.

А вернее было сказать, любовался — потому что, как ни удивительно, это лицо и в самом деле казалось ему таким же прекрасным, как прежде, а, может быть, и ещё прекраснее. Мелькнувшее было на несколько мгновений и ошеломившее его уродство быстро превратилось, как по мановению руки волшебницы, в красоту. Порой Хайнэ думал, что видит лишь ещё одну маску, и эту маску было легко любить, как и всё остальное, что носил Онхонто — его одежду, его украшения, цветы, которые он вплетал в волосы.