Хайнэ нравилось любовно перебирать и укладывать в причёску эти каштаново-красные пряди, и в такие моменты он ощущал себя Хатори.

«Подумать только, я не верил ему, когда он говорил, что не замечает моего уродства, что это не имеет для него значения, — думал он, опустив голову. — А я считал, что это невозможно, и что он мне врёт…»

Вдруг лёгкое, ровное дыхание прервалось. Онхонто открыл свой единственный глаз, и полоска изумрудной глади блеснула под бугристым, как поверхность пустыни, веком.

— Ещё не утро, — заметил он. — Ты почему не спишь?

— Прости, если разбудил тебя… — смутился Хайнэ. — Сейчас я лягу.

Но обоим уже не удалось снова уснуть, и они решили вместо этого прогуляться в саду. В какой-то момент Хайнэ пришла в голову новая идея, и, взяв Онхонто под локоть, он повёл его в другой дальний флигель, в котором теперь располагался Райко, более чем кто-либо, взбешённый нашествием в усадьбу гостей.

Он, как обычно, не спал допоздна — сидел, словно неупокоенный призрак, над своими книгами и не нужными никому трудами.

Хайнэ подозревал, что отец, вымарав отовсюду упоминания о Ранко, всё же писал его историю и собирал оставшиеся от него вещи в каком-то особом тайнике, можно сказать, святилище, которое он воздвиг для одного только себя и своей ревностной любви к брату.

Сейчас Хайнэ собирался просить позволения войти в это святилище и, помня реакцию Райко, знал, что поступает, как сумасшедший, но всё же собирался разыграть свою рискованную карту.

— Добрый вечер, отец, — ровно сказал он, появившись на пороге его комнаты и пропуская вперёд Онхонто. — Извини, что мы так поздно, но мне хотелось познакомить тебя с одним человеком… который для меня ровно то, чем был Ранко для тебя.

Райко выронил кисть из рук.

Хайнэ чуть опустил взгляд, ожидая вспышки бешенства, но отец молчал. Может быть, так действовало на него присутствие Онхонто — Хайнэ ещё ни разу не видел, чтобы кто-либо, находясь рядом с ним, впадал в злость и ярость.

— Он для тебя как брат? — спросил Райко каким-то слабым, измождённым голосом. — Но ведь ты же называл своим братом рыжеволосого простолюдина.

Хайнэ помолчал.

— Людям не нравится, когда они не могут точно описать свои чувства и впихнуть их в определённые рамки, поэтому они предпочитают пользоваться несколькими весьма ограниченными понятиями, — сказал он, наконец. — Друг, брат, соперник, отец, учитель, возлюбленный, бог… То же, что не вписывается в эти чётко очерченные границы или, не приведи богиня, занимает территорию сразу двух или больше областей, названию не подлежит.

Райко всё ещё молчал, но Хайнэ по изменившейся атмосфере чувствовал, что молчание это не враждебное, а, скорее, растерянное.

И тогда он попытался.

— Отец, позволь мне показать ему портрет твоего брата, Ранко, — попросил он. — Какой-нибудь из тех, которые хранятся у тебя.

Прошло несколько невыносимо долгих минут.

А потом Райко молча открыл ящик стола и протянул Онхонто листок бумаги.

Тот долго вглядывался в простой карандашный, однако очень умело выполненный — быть может, руками самого Райко — портрет.

— Я знаю этого человека, — сказал он, в конце концов. — Я видел его однажды. Он приезжал на остров с женщиной… я был тогда ещё ребёнком, но сейчас вспоминаю это.

Хайнэ увидел, как напряглась спина отца.

И хотя он был уверен в том, что эти слова стали для него совершенной неожиданностью, отец спросил только одно, как будто Онхонто мог точно знать.

— Он любил эту женщину?! — вскричал Райко. — Он был счастлив с ней?!

Онхонто долго и внимательно глядел на него сквозь прорези в своей маске.

— Да, — наконец, уверенно сообщил он. — Он был счастлив. Больше, чем с кем-либо.

Райко сгорбился и поник в своём кресле.

— Это было жестоко, — пробормотал Хайнэ, когда они вышли на крыльцо.

— Нет, не было, — возразил Онхонто. — Иллюзия рождается, живёт и умирает так же, как человек. И если смерть ребёнка — это жестоко, больно и против природы, то смерть старика естественна и служит для него освобождением. Когда иллюзия или мечта разрушена в самом начале своего существования, это оставляет незаживающую рану. Но когда она прожила долгую жизнь и выполнила своё назначение, приходит время ей умереть. На самом деле, это касается вообще всех чувств человека, — вдруг добавил он. — Все они проходят, должны пройти тот же путь.

— И любовь? — спросил Хайнэ печально.

Но Онхонто развеял его тоску.

— За исключением любви, — сказал он, улыбнувшись.

Они пошли вперёд, но в этот момент чей-то силуэт преградил им путь. Момент, когда этот человек — кем бы он ни был — мог ускользнуть неузнанным, был потерян, и, поняв это, Верховная Жрица спокойно выступила из тени.

Хайнэ догадался, что она пришла говорить с Райко, вероятно, подозревая, что это именно он открыл её тайну, и невольно вздрогнул.

Но худшее было впереди.