Шрифт:
— Сколько бабочек, а? — В саду над цветочной клумбой вилось целое облако разноцветных крыльев. — Что происходит? У меня такое ощущение, что всё это неспроста. Что-то такое как будто витает…
И Хайнэ даже почти мог определить, что именно: это было счастье, а, может, предчувствие счастья — почти не отличимые друг от друга, они пронизывали воздух светло-золотистым солнечным светом, звонкими птичьими трелями, нежным благоуханием роз, которые выращивала госпожа Ниси.
Хатори понюхал воздух.
— Едой пахнет, — заявил он. — Когда уже там принесут наш завтрак?
Он отлично умел испортить романтическое настроение фразами, подобными этой.
Хайнэ раздражённо застонал.
Скорее, для виду, конечно, потому что и не ожидал иного — разговор с Хатори о неких неуловимых ощущениях всегда напоминал диалог с пустотой. Хайнэ не встречал ни понимания, ни отклика, но всё равно почему-то продолжал об этом говорить — наверное, привык ещё с тех пор, когда считал Хатори немым и впервые поделился с ним своими чувствами.
Так оно с тех пор и продолжалось.
Почему? Хайнэ не знал и порой ужасно на себя за это злился, однако остановиться уже не мог.
Впрочем, после завтрака Хатори искупил свою вину, вытащив брата во двор, усадив в экипаж и повезя любоваться живописными долинами провинции. Хайнэ любил эти прогулки: они ездили только вдвоём, без слуг и сопровождающих, лошади бежали быстро, тёплый ветер, развевавший занавески и волосы, хлестал в лицо. Когда ещё неподвижному калеке испытать такие ощущения?
Единственным, что Хайнэ во всём этом не нравилось, были встречи на узкой дороге с другими экипажами, которые всегда заканчивались препирательствами за право проехать первым, перераставшими в крупную ссору. Хатори в его тёмной одежде каждый раз принимали за слугу, а всем известно, какие отношения складываются между слугами знати и простыми бедняками: первые относятся ко вторым свысока, считая себя почти что господами по отношению к ним, а вторые презирают первых, не упуская случая их унизить.
Поэтому с Хатори не церемонились — а тот безо всякого стеснения ругался, используя такие слова, какие высокорождённому господину и знать-то не полагается. Скандал заканчивался лишь после того, как Хайнэ обозначал своё присутствие, выглядывая из-за занавески — тогда им беспрепятственно уступали дорогу, однако Хатори при этом выглядел чуть ли не разочарованным.
«Нет, он всё-таки воспитывался среди простолюдинов, — всякий раз думал Хайнэ. — Иначе откуда такие замашки?»
Однажды он решился задать не дававший ему покоя вопрос вслух.
— Расскажи о своём детстве, — попросил Хайнэ. — Как ты жил? В какой семье родился?
— Не помню, — равнодушно ответил Хатори.
— Как это не помнишь? Вообще ничего?!
— Помню, как увидел тебя в саду под деревом. Как мы ехали в Арне. А до этого — нет, ничего.
— Такого не может быть! Детские воспоминания забываются, но тебе тогда было лет тринадцать, не меньше!
— Ну, не знаю. Я говорю тебе, как есть.
Поначалу Хайнэ решил, что Хатори просто не хочет ничего ему рассказывать, и несколько дней после этого разговора злился и обижался, однако потом всё-таки пришёл к другому выводу.
Названный брат в принципе никогда не лгал. Не потому, что считал честность особенной добродетелью, а потому, что попросту не желал утруждать себя такими вещами, как лесть, притворство и попытка казаться в глазах окружающих лучше, чем ты есть на самом деле — по крайней мере, так это выглядело со стороны.
Там, где обычный человек промолчал бы или покривил душой, чтобы угодить собеседнику, Хатори сходу высказывал всё, что думал, нисколько не задумываясь о последствиях.
Поэтому, в конце концов, Хайнэ поверил ему.
— Неужели тебя это не мучает? — допытывался он. — То, что ты ничего не помнишь о своём детстве?
Хатори смотрел на него с искренним недоумением.
— А почему это должно меня мучить?
— Ну хорошо, но тебе должно быть, по крайней мере, интересно. Ты же можешь постараться. Постарайся вспомнить!
На лице Хатори появлялось то же самое выражение, как в те моменты, когда Хайнэ пытался заставить его прочитать какую-нибудь книгу.
— Не хочу, — скучающим тоном отвечал он. — Зачем тратить на это время?