Великая честь для нашего дома — твердила мать семейства, прилежно отбивая поклоны — ваше появление принесёт нам счастье на весь будущий год. Вы, без сомнения, так же красивы, как Онхонто, будущий муж нашей прекрасной, светлосияющей…

От последнего замечания у Хайнэ заледенела кровь.

…Есть ли что-нибудь, чего бы хотелось господину, что-нибудь, что мы могли бы для него сделать?

— Дайте мне бумагу и тушь, — попросил Хайнэ.

Он остался в крестьянском доме до вечера — частично ради Хатори, частично ради вожделеющих взглядов старшей дочери, той самой, которая подарила ему в поле цветок.

«Она ничего от меня не получит, но решит, что это потому, что я счёл её недостаточно привлекательной. Она будет мучиться, желая меня. Может быть, она не забудет меня до конца жизни», — думал Хайнэ, и разрывался между болезненным удовлетворением и опустошающей тоской, вызванными этими мыслями.

Хайнэ-на-бумаге, здоровый, остроумный и изысканный, тоже разрывался, но по другому поводу: то ли всё-таки подарить красавице ночь любви, которую она желает, то ли отказать, храня верность своей единственной и ненаглядной возлюбленной, ждущей его где-то в столице.

— Опять пишешь свои рассказы? — мимоходом поинтересовался Хатори, давно знавший о том, чем занимался Хайнэ, однако не демонстрировавший желания узнать подробности.

Однажды Хайнэ строго-настрого запретил ему приближаться к его бумагам, и Хатори послушался.

Теперь Хайнэ уже не знал, то ли радоваться этому, то ли, наоборот, жалеть.

Они сидели на широкой открытой веранде, чуть приподнятой над землёй, и лёгкий ветер доносил из сада шелест травы, стрекот цикад и голоса людей — широкие ворота были отворены настежь, специально, чтобы благородный господин мог полюбоваться огненной потехой на центральной улице.

Среди извилистых ветвей то тут, то там мерцали таинственные зеленоватые огни — фонари в деревенском саду заменяли многочисленные светлячки, вьющиеся над деревьями.

Примерно через четверть часа снаружи совсем стемнело, и голоса неожиданно стихли.

Старшая девушка, всё это время безмолвно сидевшая в углу комнаты, поднялась на ноги и плавно приблизилась к гостям.

— Мы все хотим разделить в эту ночь счастье светлейшей госпожи, — произнесла она тихим, чарующим голосом, — её великое счастье в любви. Не хотите ли прогуляться со мной в сад?

И протянула руку.

Хатори.

Хайнэ с детства помнил, что такое удар тяжёлым предметом по голове — однажды во время «обеденных войн» Иннин случайно угодила бронзовой чашей ему по затылку, да так, что у него зазвенело в ушах и потемнело перед глазами.

Сейчас он почувствовал себя примерно так же.

«Так, значит, всё это время она смотрела на него. Не на меня. — Хайнэ отвернулся, побелев как полотно и безуспешно пытаясь скрыть свои чувства. — Наверное, она увидела мои пальцы и поняла… Великая Богиня, какой я глупец».

Кисть в его руке задрожала, и он едва успел сжать её сильнее, чтобы не уронить на бумагу.

Ещё через несколько мгновений, растянувшихся на целую вечность, Хайнэ удалось выбраться из пропасти, в которую его столкнули слова девушки и последовавший за ними жест.

«Это потому, что она считает его слугой, — как будто пролепетал кто-то маленький внутри него. — Мне бы она не решилась предложить…»

Хайнэ заставил себя снова повернуться к Хатори — раздавленный, оглушённый, но всё-таки живой.

И увидел, что тот отрицательно качает головой.

— Но почему, господин? — спросила девушка. — Или ваша любовь принадлежит кому-то другому?

— Любовь асталахан принадлежит тому, кому он служит, — улыбнулся Хатори.

Не самая лучшая отговорка, конечно, но девушка не стала больше настаивать. Она тоже улыбнулась, признавая своё поражение, поклонилась и пошла прочь.

Тёмное небо расцветилось золотисто-оранжевыми вспышками.

— Почему ты с ней не пошёл? — спросил Хайнэ, глядя в пол.

— Мне больше хотелось посмотреть на фейерверк, — просто ответил Хатори, не отрывая взгляда от неба.

Огненное колесо катилось по небу с запада на восток — как будто солнце, нарушая все законы природы, поднялось среди ночи и продолжило свой дневной путь, но с немыслимой скоростью и в неправильном направлении.

Хатори смотрел на зрелище завороженно.

Хайнэ вдруг вспомнилась огненная казнь на площади — тогда Хатори точно так же смотрел — но он поспешно отогнал это воспоминание, одно из самых ужасных в своей жизни, и до сих пор преследовавшее его в ночных кошмарах.