В груди у Хайнэ что-то дрогнуло, как тогда, когда брат вручил ему охапку цветов посреди поля.

Он осторожно дотронулся до руки Хатори, чуть сжал его запястье и пробормотал, отведя взгляд:

— Но ведь правда всё равно выяснится. Что этот цвет волос у тебя от природы, и ты никакой не актёр.

— Да, но до того, как это произойдёт, ты вдоволь наслушаешься, как расхваливают Энсенте Халию. — Хатори продолжал улыбаться.

Хайнэ не смог найти, что ответить, но лицо у него горело.

Опустив голову, он медленно поднял правую руку и позволил Хатори вдеть её в широкий рукав тёмно-зелёного, расшитого золотом одеяния.

Меньше, чем через полтора часа экипаж летел по улицам Аста Энур к дому Марик Фурасаку.

Хайнэ до сих пор не был уверен, что это правильное решение, однако отступать было поздно, и он пытался отвлечься, глядя в окно.

Столица изменилась за восемь лет — правы были те, кто утверждал, что Императрица, или, точнее, распоряжающаяся за неё принцесса не жалеет денег на прославление своего величества: Аста Энур стал ещё более нарядным и роскошным, а изображённая повсюду священная мандала императорского дома не позволяла забывать, кого нужно за это благодарить. Правда, то была средняя часть столицы, а что происходило в Нижнем Городе — исчезли ли оттуда вонь и грязь — Хайнэ не знал, но думать об этом не хотелось.

А ещё везде в воздухе был разлит аромат роз, такой же, как в Арне…

Хайнэ подумал было, что его преследует галлюцинация, но потом его взгляд упал на верхние этажи домов, и он понял, что то, что он принял за жёлтую черепицу, было чайными розами, покрывавшими крыши плотным настилом.

А экипаж летел всё дальше, мимо одного из столичных храмов.

Хайнэ хотел было отвернуться, но в этот момент внимание его кое-что привлекло, и он почти инстинктивно вскрикнул, схватив Хатори за руку:

— Останови!

Хатори приказал слугам остановить экипаж, спрыгнул на улицу и открыл дверь.

— Что случилось?

Хайнэ с тоской глядел на деревья, окружающие храм.

— Я увидел птицу. И мне вдруг показалось, что это та самая, — пробормотал он. — Мне подарили её во дворце, когда мне было двенадцать. Белоснежная коху с единственным золотым пером в хвосте, но потом кто-то выпустил её из клетки, и она улетела. Глупо, конечно, предполагать, что это она…

Он осёкся.

Хатори молча вытащил его из экипажа и понёс к храму.

— Хайнэ, ты что, решил зайти? — крикнула Нита, высунувшись из другого экипажа. — С ума сошёл, никто тебя не пропустит просто так!

— Знаю, — хмуро ответил тот. — Я… хочу полюбоваться, подойдя поближе.

Любоваться было чем: многочисленные павильоны храма были выстроены в таком порядке, что напоминали длинное тело дракона, свернувшегося в кольцо. Волнообразные крыши, крытые изумрудно-зелёной черепицей, вздымались и опускались, подобно набегающим на берег морским валам; колонны у входа были позолочены, мозаика над дверьми, изображающая всю ту же императорскую мандалу — четыре цвета: красный, зелёный, жёлтый, синий — была выполнена из драгоценных камней.

Вся эта красота была столь ослепляющей, что от неё становилось больно, как когда-то во дворце.

— Великая Богиня любит роскошь, — сказал Хайнэ очень тихо. — И чтобы её прославляли на все лады. Чтобы никто не мог к ней подступиться. Милосердный не такой. Он говорил, что нужно жить просто и непритязательно. Что каждый, вне зависимости от происхождения, может получить его любовь. Что для общения с ним не требуются ни храмы, ни жрицы, ни церемонии…

Он вздохнул, обняв Хатори за шею и положив голову ему на плечо.

Ещё Милосердный говорил, что нужно любить друг друга, но ему любить было некого, кроме, разве что, названного брата. А тому не было дела ни до религии, ни до книг, ни до чего-либо ещё, что было важно для него самого.

— Знаешь, что я думаю иногда? — прошептал Хайнэ, пряча лицо в тёмную ткань платья брата. — Что то, что со мной случилось — это кара Богини за мою ересь. Но я всё равно не отступлюсь от моей веры, никогда.

Он вздохнул и переменил тему.

— Пойдём, — сказал он. — Конечно же, это другая птица. Надо быть совсем идиотом, чтобы предполагать, что я смогу найти её спустя восемь лет.

Они вернулись в экипаж и продолжили путь.

— Не надо нести меня на руках, я пойду сам, — едва слышно пробормотал Хайнэ, когда они въехали в ворота дома. — И только попробуй устроить мне такую же отповедь, как во дворце — дома я оболью тебя кипящим маслом, клянусь! — прибавил он, стараясь говорить устрашающим тоном.

Хатори посмеялся над этой угрозой, однако просьбу выполнил: позволил Хайнэ самому выбраться из экипажа и обхватил за пояс, помогая идти.

Не то чтобы это выглядело менее жалко, чем калека, которого несут на руках, конечно.