Шрифт:
Ему вспомнились слова Алины: «Однако, вы чего-то все ищете; вы бгаете за призраками счастья». Чего-чего не испробовалъ онъ въ самомъ дл! И все-таки вернулся опять сюда, въ этотъ петербургъ, къ вчному, когда-то такъ замучившему его утомленію. Зачмъ же онъ вернулся? А вотъ затмъ, что это неизбжно, что пришло такое время, когда онъ не можетъ больше владть собою...
Прежде это было не такъ часто, находило и уходило, забывалось. А теперь, уже сколько мсяцевъ, ночью и днемъ, и все чаще и чаще слышится ему тоненькій голосокъ маленькой двочки; «папа! гд ты, папа?»
Только и всего, эти четыре слова. И каждый разъ, когда онъ заслышитъ ихъ, ему тяжко и душно. Такъ жить нельзя...
– - Прежде я любилъ всхъ,-- вдругъ заговорилъ Всво, какъ-то по-кошачьи кутаясь въ шубу, подбираясь и ютясь въ своемъ углу кареты:-- теперь я люблю только дтей, да вотъ иногда старенькихъ-старенькихъ старушекъ, которыя давно-давно забыли свои грхи, сдлались совсмъ святыми, всмъ интересуются, и какъ есть ровно ничего не понимаютъ. Вотъ такихъ я люблю, я у нихъ цлую ручки, а он меня въ плшку... Батюшки, не отъ этого ли волосы такъ вылзать стали!
Онъ засмялся своимъ веселымъ смхомъ и продолжалъ:
– - Non, s'erieusement, je les aime, ces petites vieilles... есть у насъ такія, да съ ними бда: сегодня ты у ней ручки цлуешь, она теб всякія миленькія исторійки разсказываетъ, а черезъ недлю: «съ душевнымъ прискорбіемъ извщаютъ»... Иной разъ ночью проснешься, посл похоронъ-то, такъ и ждешь, войдетъ она -- и въ плшку! Бр!.. А потому только дти и остаются. Ихъ тоже мало, есть такія, что похуже взрослыхъ, совсмъ испорченныя, ледащія, злыя,-- черти, а не дти. Но все-таки еще попадаются настоящія дти, и лучше ихъ у насъ нтъ ничего и быть не можетъ. Такой была и эта бдняжка Ninette... Вдь, они, какъ грибы, растутъ, вчера еще была совсмъ крошка, въ куклы со мною играла, въ «ангельскомъ-чин» состояла, comme disaient nos ch`eres няни russes, dont la race s'est 'eteinte... А сегодня вотъ выросла... Споткнулась на гладкомъ мст, и только на недлю о ней разговоровъ, а затмъ... coul'ee!..
– - Забудется!-- сказалъ Аникевъ.
– - Никогда. Ты, вдь, не слышалъ, приговоръ произнесенъ... Entre nous, этотъ негодяй Ильинскій наврное подпоилъ ее потому, что расхотлъ на ней жениться. Теперь онъ, конечно, свободенъ. И замть, что онъ правъ, мн слова сказать не дали, это, видишь ли, у меня противъ него личность, я его всегда недолюбливалъ. Ninette исключена изъ списка живыхъ, держу какое угодно пари, ее нигд больше не примутъ... У насъ все дозволено, больше чмъ все; но только за прозрачною ширмочкой, на которой написано: «безъ именныхъ билетовъ никто не впускается»...
Онъ остановился и потомъ прибавилъ:
– - Да и какъ тутъ быть? Нельзя, вдь, тоже допускать такихъ публичныхъ представленій... и гд же! у Натальи Порфирьевны!.. А все ты виноватъ, одинъ ты!
– - Я?-- спросилъ Аникевъ, тоскливо чувствуя, что есть много странной правды въ такомъ обвиненіи.
– - Конечно, ты, и это очень на-руку Ильинскому... Ты будешь героемъ исторіи,-- je t'en r'eponds!
Они замолчали.
Аникевъ опять закрылъ глаза, и ему представилось, съ ясностью почти вещественной, почти осязательной, женское лицо. Но это было не Ninette и не Алина. Эта была тоже очень красивая женщина. Она глядла на него, сдвинувъ брови, глядла холоднымъ, злымъ и упрекающимъ взглядомъ. Ему слышался ея голосъ:
«Вздоръ! Все это потому, что у тебя нтъ сердца, ты безнравственный человкъ, ты эгоистъ! Ты никогда никого не любилъ и любить не можешь... Ты любишь только какія-то тамъ свои фантазіи, а до всего остального теб нтъ дла! Ты безсердечный деспотъ, и ничего больше!..»
На него пахнуло тмъ адомъ, отъ котораго въ конецъ истерзанный, весь полный негодованія, возмущенія и жгучей боли, онъ бжалъ, очертя голову.
«Папа! гд ты, папа?» -- раздалось нжнымъ и невыносимо жалобнымъ призывомъ въ сердц.
Онъ задыхался. Карета остановилась.
IX.
Имъ пришлось долго звонить и стоять на подъзд подъ порывами втра и пронизывавшей сырости. Вово переминался съ ноги на ногу и попрыгивалъ отъ холоду въ своихъ лакированныхъ башмачкахъ.
– - Однако, тебя; видно, здсь не балуютъ.. Sapristi! quer ogre de suisse!-- не выдержалъ онъ.
Анккевъ нсколько разъ рванулъ колокольчикъ изо всей силы.
Наконецъ, послышался звукъ повертывающагося въ замочномъ отверстіи ключа, и толстая дубовая дверь тяжело пріотворилась.
Заспанный губошлепъ, въ резиновыхъ калошахъ на босу ногу и съ ливреей, накинутой на плечи, пропустилъ пріятелей. Онъ не спша заперъ дверь, а потомъ, опять-таки не спша, зашлепалъ вслдъ за ними по лстниц, слабо озаряя ихъ путь маленькою ручною лампочкой.
– - Encore?-- спрашивалъ Вово при каждомъ поворот;
– - Encore,-- отвчалъ Аникевъ.
На площадк третьяго этажа онъ остановился у двери и, нащупавъ кружокъ электрическаго звонка, придавилъ костяную пуговку. Въ то же время свтъ мгновенно погасъ, и заспанный губошлепъ исчезъ, какъ призракъ; даже его калоши не было слышно.