Мало ли юныхъ сердецъ и пылкихъ воображеній зачаровывалъ онъ своимъ искусствомъ, дйствующимъ непосредственно. Только, вдь, это недолговчныя чары: замерли волшебные звуки въ которыхъ выливается душа его, и съ каждой минутой слабетъ и слабетъ ихъ власть, ихъ вліяніе.

Ninette очень мила и граціозна; въ ней чувствуется, особенно рдкое среди этого свта, что-то цльное, нетронутое, чистое.... Но стоитъ ему допустить въ себ ощущеніе женскаго обаянія, и его тотчасъ же влечетъ совсмъ иная красота, имющая очень мало общаго съ двственной чистотою.

Отчего же онъ не можетъ оторваться отъ Ninette и то и дло глядитъ на нее съ возрастающей тревогой? его чуткіе нервы все громче и громче подсказываютъ ему, что непремнно, вотъ-вотъ сейчасъ, должна случиться какая-нибудь бда съ этимъ прелестнымъ полуребенкомъ. Не онъ одинъ глядитъ на нее и ее видитъ; но никто ничего не замчаетъ.

Еслибъ онъ только могъ, онъ сейчасъ бы кинулся къ ея матери и шепнулъ ей: «скорй, скорй увозите вашу дочь, не то ей непремнно грозитъ здсь какая-то бда». Онъ до такой степени наконецъ, увренъ въ неминуемости этой бды, что не сталъ бы думать о себ, еслибы такой его поступокъ могъ достигнуть цли. Но онъ отлично зналъ, что только сдлаетъ себя общимъ посмшищемъ и вдобавокъ скомпрометируетъ двушку, возбуждавшую его жалость...

Зачмъ же пришла эта глупая мысль? Зачмъ не уходитъ мучительное, назойливое, почти непреодолимое желаніе идти къ такъ враждебно взглянувшей на него женщин и шепнуть ей слова, которыя на законномъ основаніи, будутъ приняты всми за неслыханную дерзость или прямое доказательство его сумасшествія? Такъ и тянетъ, такъ и тянетъ!..

«Вотъ одна изъ причинъ моего «отшельничества»,-- подумалъ Аникевъ,-- вдь, пожалуй, братъ Николай и правъ, когда вертитъ пальцемъ у лба и объявляетъ, что у меня «въ этомъ мст того... не вс дома!.. да, пожалуй, онъ и правъ!..»

И какъ бы для того, чтобы врне доказать себ это, онъ тихо сказалъ madame Туровой:

– - Взгляните на княжну Хрепелеву, вы не находите въ ней чего-нибудь особеннаго?

Madame Турова съ удивленіемъ посмотрла сначала на него, а потомъ на Ninette.

– - То есть, какъ это, особеннаго?-- спросила она.

– - Мн кажется... она, вотъ теперь, не такая, какъ всегда какъ была, ну, часъ что ли тому назадъ... Она въ какомъ-то неестественномъ возбужденіи, будто въ горячк... можетъ быть, оно больна, только еще сама не понимаетъ или не хочетъ понимать этого...

Madame Турова нсколько мгновеній очень внимательно всматривалась въ двушку, которая, замтя ея взглядъ, ей совсмъ по-дтски улыбнулась, не прерывая своего оживленнаго разговора съ графомъ Ильинскимъ и съ красивымъ флигель-адъютантомъ, сидвшимъ по другую ея сторону.

– - Какія, однако, у васъ мрачныя и, полагаю, на этотъ разъ неврныя наблюденія!-- сказала madame Турова, слегка пожавъ плечами и усмхаясь.-- За что вы хотите уложить въ постель и даже надляете горячкой эту хорошенькую княжну? Она, конечно, ужъ гораздо здорове насъ съ вами. У нея горячка юности и здоровья, а можетъ быть, почти даже наврно, и счастья... Она очень мила и не можетъ не нравиться художнику, поэтому вамъ лучше совсмъ не смотрть на нее, car, vous savez, puisque tout le monde le sait: la place est prise...

Между тмъ Аникевъ былъ правъ.

Возбужденіе маленькой княжны достигало высшаго предла, становилось болзненнымъ, истеричнымъ. Здоровая и выносливая, несмотря на свою кажущуюся хрупкость фарфоровой куколки, она все-таки съ дтства была всегда очень нервна и впечатлительна. Сегодня же у нея весь день гуляли нервы. Она, изъ-за какого-то пустяка, чуть не поссорилась со своей шестнадцатилтней сестрой, Кэтъ, которую особенно нжно любила. Ее заставили надть на вечеръ не то платье, какое она хотла. Наконецъ, уже передъ самымъ выздомъ, она вдругъ, сама не зная почему, всплакнула. Все это было очень глупо и совсмъ на нее не похоже. Она разсердилась на себя; но что-то давило ей грудь, подступало къ горлу, точно клубокъ какой.

Потомъ, когда она вошла въ гостиную Натальи Порфирьевны, все какъ рукой сняло. Ей сдлалось даже необыкновенно легко и весело. Женихъ показался ей особенно красивымъ, и она трепетно чувствовала его присутствіе. Князь Вово, ея старый другъ и пріятель,-- она его часто называла даже своей «подругой»,-- былъ, какъ и всегда, милъ и забавенъ. Вс, начиная съ Натальи Порфирьевны, относились къ ней такъ ласково и внимательно.

Но эта игра, это страшное, волшебное пніе Аникева! Оно осталось въ ней и звучитъ, звучитъ, наполняя ее трепетомъ, восторгомъ и ужасомъ... Онъ, конечно, не такой человкъ, какъ другіе; но что же въ немъ: добро или зло? Ей такъ хотлось послушать, что онъ будетъ говорить ей, хотлось понять, разглядть...

А тутъ мама... съ такимъ лицомъ... такъ холодно, такъ обидно отнеслась къ нему... А потомъ ей выговоръ, тихо, кратко, такъ что никто, разумется, не замтилъ; но какія слова: «ты бы сама могла понимать, что для тебя прилично и что нтъ». Больше ничего; но, вдь, кажется, черезчуръ довольно и слишкомъ ясно! За что же это?! Неприлично поблагодарить се grand artiste (сама Наталья Порфирьевна такъ его называетъ) за его волшебное пніе, пожать ему руку, поговорить съ нимъ!..

Она никакъ не можетъ примириться съ такой очевидной и злой несправедливостью... она ни за что не уступитъ, она будетъ спорить съ мама и докажетъ ей, да, докажетъ, что не сдлала ничего неприличнаго, а напротивъ, напротивъ!