– - А хоть-бы и такъ!.. одного желанія слишкомъ мало, надо имть хоть самую крохотную возможность... и вотъ я ухватываюсь за первую такую возможность. Вы ничего но понимаете, Michel, не хотите понимать, вы -- неисправимый идеалистъ. Ну, и что-жъ? Вамъ тепло, что ли, на свт отъ вашего идеализма, котораго, вдобавокъ, никто въ васъ и не признаетъ кром меня? довольны вы жизнью? вы не говорите ужъ, какъ прежде, что жизнь -- страданіе?

– - Все осталось постарому, только, вдь, я если помните, никогда и не ожидалъ никакой перемны,-- сказалъ Аникевъ спокойнымъ равнодушнымъ тономъ.

– - Да, но, однако, вы чего-то все ищете, вы бгаете за призраками счастья,-- говорила она и опять глядла на него грустными и нжными глазами:-- вдь, я многое о васъ знаю, я вс эти годы старалась какъ можно больше узнавать о васъ...

Онъ хотлъ сказать ей, что самое врное средство узнать о немъ было -- написать ему, что со дня ихъ разлуки онъ два долгихъ года ждалъ отъ нея письма, клятвенно общаннаго ею. Но онъ не сказалъ ничего этого. И онъ тоже, пока не находилъ на него «припадокъ звуковъ», умлъ владть собою и не выдавать своихъ чувствъ и мыслей. Только этому онъ и научился какъ слдуетъ отъ жизни.

– - Вы надолго?-- спрашивала Алина.

– - Разв я когда-нибудь могу отвтить на такой вопросъ; я усталъ путешествовать, усталъ скучать въ деревн, пріхалъ сюда, взялъ квартиру на годъ, а что будетъ дальше, не знаю.

– - Что-жъ, миръ и старая дружба? Прідете? Когда? Будемъ говорить обо всемъ... прізжайте завтра обдать, а теперь -- отойдите.

Все это было сказано такъ, какъ только можетъ сказать женщина, наврное знающая, что ей ни въ чемъ не будетъ отказа.

И отказа не послдовало. Онъ отвтилъ: «хорошо» -- и послушно отошелъ.

Его взглядъ встртился со взглядомъ графа Ильинскаго; но ему некогда было удивляться тому выраженію, съ какимъ глядлъ на него этотъ молодой человкъ. Притомъ же все это было очень мгновенно: мелькнула и коснулась чуткихъ нервовъ «артиста» направленная на него изъ чужихъ глазъ злоба -- и только.

Такое ощущеніе было ему давно и хорошо знакомо; онъ испытывалъ его почти всегда въ людныхъ собраніяхъ, гд приходилось сталкиваться со знакомыми и полузнакомыми. Поэтому онъ и не любилъ большихъ собраній, поэтому многіе и считали его за мрачнаго нелюдима, за человка съ тяжелымъ, непріятнымъ характеромъ, и когда кто-нибудь изъ близкихъ его пріятелей уврялъ, что онъ въ сущности крайне добръ, способенъ на дтскую экспансивность и веселость -- этому не хотли врить.

Вообще, сталкиваясь съ новыми людьми, онъ почти всегда возбуждалъ къ себ внезапную симпатію или антипатію,-- средины не бывало. Антипатія оказывалась несравненно чаще, и онъ всякій разъ это безошибочно и болзненно чувствовалъ. Но и помимо того, его чуткость, особенно въ т дни, когда онъ былъ «музыкально» настроенъ, до и посл «припадка звуковъ», оказывалась совсмъ необыкновенной.

Находясь въ театральной или концертной зал, въ многолюдномъ обществ, онъ очень быстро выходилъ изъ своего обычнаго спокойнаго состоянія, ощущалъ на себ вліяніе окружавшей его толпы, превращался въ какую-то губку, невольно вбиравшую въ себя чужія ощущенія.

Такое свойство, особенно съ тхъ поръ, какъ онъ его созналъ и даже нердко анализировалъ,-- очень быстро его опьяняло, утомляло, доводило до мучительнаго раздраженія. Онъ возвращался домой разбитымъ, съ тяжелой головою, какъ посл долгой попойки, и только мало-по-малу приходилъ въ себя, освобождался отъ незримыхъ бактерій, попавшихъ въ него изъ чужихъ организмовъ.

Конечно, онъ никому не разсказывалъ о такихъ своихъ странностяхъ,-- вдь, и такъ уже многіе, даже иногда самые близкіе ему люди, почему-то склонны были считать его «фокусникомъ» и не доврять его искренности, тогда какъ именно искренность, доходившая до наивности, была отъ юныхъ дней его отличительнымъ качествомъ или недостаткомъ...

Не будь Аникевъ такъ поглощенъ теперь подробностями своей встрчи съ Алиной, онъ больше бы обратилъ вниманія на графа Ильинскаго, такъ какъ давно ему не случалось внезапно, и безо всякаго со своей стороны желанія создать себ такого врага. Этотъ важный, изящный молодой человкъ съ перваго взгляда почувствовалъ къ разсянному «артисту» самую ршительную злобу.

Графъ Ильинскій, несмотря на свою молодость,-- ему было всего лтъ двадцать семь или восемь,-- уже начиналъ имть въ обществ и въ служебномъ мір значеніе, возроставшее съ каждымъ годомъ. О немъ говорили, какъ о человк, предназначенномъ для крупной карьеры. Ни способностей, ни знаній, ни трудолюбія у него не было; но за нимъ числились самыя важныя качества: полезное родство и связи, умнье красиво говорить пріятнымъ голосомъ, умнье устраивать и поддерживать отношенія съ нужными ему людьми, отсутствіе какихъ-либо «нравственныхъ предразсудковъ», всепобждающая наглость и, наконецъ, мстительная зависть ко всему, что такъ или иначе, выдлялось изъ срой посредственности.

Съ такими качествами ему, конечно, была открыта гладкая, удобная дорога, которая общала привести его очень далеко и высоко.

По своимъ свойствамъ графъ Ильинскій, естественно, оказывался прирожденнымъ врагомъ всего выходящаго изъ узкихъ и строго очерченныхъ рамокъ того круга, гд онъ вращался,-- если бы въ его власти было, онъ бы оградилъ этотъ кругъ такой китайской стною, черезъ которую не имлъ бы доступа даже самый воздухъ.

И вотъ этотъ строжайшій «цензоръ нравовъ», среди своего законнаго общества, да вдобавокъ еще въ гостиной Натальи Порфирьевны, увидлъ Аникева. Онъ сразу призналъ въ немъ человка съ чужой планеты и притомъ почему-то и чмъ-то выдающагося. Этого было за глаза достаточно, чтобы заставить его возмутиться. А тутъ еще какая-то, возбудившая въ свое время толки, исторія!