— Сколько?! — не удержавшись, воскликнул я. — Три миллиона?

— Да, три миллиона, — сурово подтвердил Ведецкий. — Я, конечно, понимаю, сумма немаленькая, но мне кажется, что все-таки это лучше, чем безальтернативное содержание под стражей. В любом случае, я сделал все, что было возможно.

— Да, да, конечно! — поспешил успокоить адвоката я. — А когда и как нужно внести эти средства, чтобы Питкеса еще сегодня выпустили?

— Заплатить через сбербанк, реквизиты платежа у меня есть, — пояснил Ведецкий. — С платежкой явиться к следователю, он обязан тут же отпустить задержанного. Банк до шести, если поторопиться, всю операцию можно успеть провернуть еще сегодня.

Я лихорадочно прикидывая, сколько и где можно сейчас набрать денег. В ячейке в банке в пятницу было четыре миллиона неприкасаемого резерва, миллион сто забрал Павлик, осталось два девятьсот. Срочно нужно было найти сто тысяч рублей. Черт, плевая сумма, я могу снять ее в любом банкомате со своей кредитки, но красно, как говорится, яичко к Христову дню! Даже если я сейчас на все забью и рвану в город, велик риск до закрытия банка не успеть. Черт!

— Так что, Арсений Андреевич? — напомнил о себе в трубке Ведецкий. — Мы сегодня занимаемся залогом, или переносим все на завтра?

— Денег не хватает, — угрюмо объяснил адвокату ситуацию я. — Не могу придумать, где срочно взять.

— Много не хватает? — невозмутимо поинтересовался Ведецкий. — Сто тысяч? Ну, это пустяки. У меня такая сумма есть с собой, ради такого дела я с удовольствием одолжу ее вам. Вопрос решен?

— Решен! — воскликнул я. — Александр Алексеевич, вы даже не представляете, как я вам благодарен!

— Ну, пустяки! — скромно ответил Ведецкий. — Как мы дальше действуем?

Дальше все было просто. Я позвонил Павлику и велел ему вприпрыжку нестись в банк. Туда же через четверть часа должен был подтянуться Ведецкий с недостающей соткой. Они осуществляют платеж, и адвокат, предупредив следователь, едет с платежкой и забирает Питкеса. Все, вроде бы, складывалось, и я победоносно потряс в воздухе руками: «Йес-с-с-с-с-с!» Правда, денег в конторе после изъятия резерва остается ноль целых, ноль десятых, но по сравнению с тем, что Самойлыч через час-полтора будет на свободе, это сущая ерунда.

****

Рейс, которым прилетели Ива с Дарьей, приземлился без опоздания. Взгляд без труда выделил ее в бесконечной толпе загорелых на пляжах Анталии соотечественников, — на фоне их кричащей пестроты Ива выделялась пятном, которое невозможно было не заметить. Наверное, потому, что пятно это было черное: черные складчатые индийские шальвары, черное парео, накинутое на голову, черные очки на пол-лица. Ярко-алый чемодан, который она везла за собой (American Tourister, мой подарок), только подчеркивал слюдяную черноту ее наряда. На огромной скорости, каким-то потрясающим образом совершенно не встречая сопротивления в виде соседей по потоку, Ива неслась к выходу, напоминая американский стратегический разведчик «Black Bird» с его двумя с половиной «махами» «максималки». «Гля, артистка! — толкнул меня в плечо стоящий рядом частник-бомбила с ухмылкой Савелия Крамарова на лице. — Эта, как ее, из сериала — ну, ты понял. Секи, задрапировалась под шахидку, думала, не узнают! Да, такие на частниках не ездют, небось, водила за ней прискакал. Ц-цт, дорого бы я дал, чтоб ее трахнуть!» Я вложил в ответный взгляд на наглеца всю свою строгость, но тот, выкрикивая: «Такси, такси недорого!» уже был занят вылавливанием другой жертвы, больше не обращая на меня и «артистку из сериала» никакого внимания. Дарья, одетая в точности, как в субботу, с маленьким смешным чемоданчиком, прыгавшим за ней на крохотных колесиках, словно собачка породы «чиа-хуа-хуа» на веревочке, и толстобокой пляжной сумкой на плече, не поспевая за матерью, в припрыжку неслась сзади, то и дело натыкаясь на людей. Ее волосы курчавились «мелким бесом», говоря о том, что еще несколько часов назад она плескалась в теплых водах Средиземного моря. На фоне словно вытесанной из черного обсидиана фигуры матери она выглядела еще моложе своих лет; обе же они в этот момент почему-то вызвали у меня ассоциацию стоящих на соседних клетках монументальной королевы-ферзя и маленькой голенастой пешки. «Ива! — позвал я. — Дарья!» Ива услышала, остановилась и почему-то повернула голову в противоположном от меня направлении. Дарья, напротив, увидела меня сразу, помахала, с налету врезалась в затормозившую мать, схватила ее за руку и потянула в мою сторону. Ива, боднув кого-то чемоданом, развернулась, и не обращая на возмущенные вопли пострадавшего никакого внимания, устремилась ко мне. Ее нос под очками заострился, губы были сжаты в решительную гузку. «Привет!» — поздоровалась она, не без труда затормозив чемодан в сантиметре от моей ноги, ровно две секунды медлила, потом поцеловала меня в щеку. «Здрасьте, дядь Рсений!» — жалобно пискнула подоспевшая Дарья, глядя на меня снизу вверх тоскливыми глазами собачонки, оставшейся без хозяина. «Примите мои соболезнования», — отвесил я по кивку Иве и Дарье, и обе они закивали головами в ответ. Я перехватил у Ивы чемодан и, возглавив кавалькаду, двинулся к выходу. Бомбила с мимикой Крамарова посмотрел на меня с восхищением и нескрываемой завистью. «Я уже дал, — ответил я ему взглядом. — Очень дорого».

Когда мы подходили к машине, раздался звонок от Самойлыча. Сдержанно поблагодарив, Питкес проинформировал, что отпущен на свободу, направляется домой и завтра с утра будет на работе. Я предложил ему после такого стресса отдохнуть недельку, на что старый служака ответил, что в тюрьме не перенапрягся, а дел на службе невпроворот. Я мысленно пожал ему руку, потом подумал и крепко обнял. Потом позвонил Ведецкому и еще раз за все поблагодарил. Настроение сильно улучшилось, начинало казаться, что после катастрофичного вчерашнего дня все начинает выравниваться.

Все немалое время пути из Домодедова до Митино, несмотря на то, что Дарья с открытым ртом спала на заднем сиденье, мы едва ли сказали с Ивой два десятка слов. Я поинтересовался, когда похороны.

— Завтра, — сказала Ива.

— Где? — спросил я.

— На Митинском, на мусульманских участках, — ответила Ива. — В три часа. Хорошо, рядом, навещать можно почаще.

От последних Ивиных слов неожиданно ревниво сжалось сердце, и я, отрезвляя себя, в ответ ожег себя жгучим крапивным хлыстом совести: ревновать женщину к мужу, к тому же еще и покойному — а все ли в порядке с головой у тебя, дорогой товарищ?

— Ты поедешь его… увидеть? Ну, до того? — минут через десять возобновил диалог я.

— Софа сказала, там нечего видеть, одни головешки, — не сразу отозвалась Ива. — Хочет денег дать, чтобы не затевали бодягу с генетической экспертизой, это не меньше двух недель, а покойник все это время непогребенный, это ни по нашим, ни по их обычаям нехорошо. Но все равно ехать завтра спозаранку надо, нужна моя подпись под протоколом опознания, без этого не выдадут свидетельство о смерти и тело… то есть, останки. Она и на кладбище договорилась, что могилу выкопают без свидетельства, но если завтра к часу я не приеду со всем этим из морга, похороны не состоятся.

Снова в салоне воцарилась тишина. И уже в виду семнадцатиэтажки Эскеровых Ива вдруг, не поворачивая ко мне головы, тихо спросила:

— Сам-то не пойдешь?

Для чего она об этом спрашивает, что имеет в виду? Мое отношение к Аббасу ей прекрасно известно, так что я должен выражать, придя к нему на похороны? Несмотря на заповедь никогда за рулем не отрывать глаз от дороги я не удержался, бросил на Иву быстрый взгляд, но ее профиль ничего не выражал.

— Ты считаешь, что мне нужно пойти? — спросил я и скорее услышал, чем увидел, как Ива пожала плечами, — черт, зачем тогда спрашивать?