Крюк подошел к дереву Чуточки и провел пальцами по грубым краям дупла, царапая ногтями тускло мерцающую кору. Занес ногу в отверстие дерева, пригнулся, и улыбка осветила его лицо. Здесь было как раз достаточно широко, чтобы он пролез, но, правда, впритык. Он начал протискиваться вниз по дуплу, радуясь, что оставил камзол и шляпу наверху. Щепки дерева цеплялись за его одежду, разрывая и оставляя небольшие дыры в ткани. Но он решительно продолжал спускаться, пока, наконец, не спрыгнул с глухим стуком на землю. И, войдя в проход, тут же вытащил меч, окидывая взглядом комнату. Рука сильнее сжала рукоять, а сердце начало бешено колотиться. Пэн был здесь, в комнате.

В дальнем темном углу дома послышался легкий скрип, он дернулся и вытянул меч впереди себя. Затем Крюк увидел его. Питер лежал там, в кровати, и спал, беззащитный. Свечи тускло горели возле кровати, придавая ему какое-то необычное свечение, от чего сердце Крюка сжалось. Вид Питера, с раскрытым ртом и взъерошенными волосами, разбросанными по подушке, был отвратительно счастливый.

Он сделал шаг по направлению к Питеру, вытянув крюк на уровне лица, и прячась за ним. И чем ближе он подходил, тем сомнение все больше одолевало его, пока не подошел впритык к лицу мальчика, полный нерешительности. Дыхание перехватило, он смотрел на Питера, вглядываясь в каждую черточку его лица, его маленькое тело, образ миловидности, скрытый за испорченностью

Но потом Крюк обратил внимание на его губы, что скривились в самодовольной ухмылке. Он прищурился и оглядел мальчишку еще раз, дерзкая улыбка портила впечатление. Питер лежал расслабленный, рука и нога свисали с кровати так, что даже его тело выражало тщеславие. Это обозлило капитана.

Это была естественная гордыня, бездумное себялюбие, из-за чего Крюк лишился всего. Самодовольное высокомерие, которое заставило Питера забыть о том, Джеймс хотел вернуться домой, к своим родителям, к своей прежней жизни, к женщине, которую полюбил.

Он занес крюк над ним, пристально глядя на пульсирующую вену на шее. Но его глаза отказывались смотреть на это. Он не мог смотреть, как пронзает кожу и вену Питера Пэна. Это было слишком жестоко, слишком бесчеловечно, слишком преднамеренно. Вдобавок ко всему, ему послышался голос отца, делающий ему замечание.

– Как нехорошо, Джеймс.

Крюк закусил губу, скрепя зубами. Видение его отца было оправданным, нехотя признал он. Убивать мальчишку во сне было признаком дурного воспитания.

Само собой все это вызвало некоторые затруднения. Он не мог убить мальчика, пока тот был без сознания. Если бы он это сделал, то порвал бы все ниточки, которые связывают его с живущим в нем воспитанником Итона. А он не хотел совсем избавлять от него.

Очевидно, что нужно разбудить Пэна, и сражаться с ним один на один. Но в глубине души он знал, что если выберет честный путь и разбудит его, то это будет сравнимо с попыткой суицида.

Суицид. Крюк поднял голову, и у него тут же зародилась третья мысль. Он не мог поверить, что она не пришла ему на ум раньше. Он тихонько положил свою шпагу, и опустил руку в карман, сжимая пальцами флакончик. Вот он, способ соединить воедино свою честь и желание жить.

На столе рядом с кроватью, где лежал Питер, стояла маленькая чашечка. Она была чем-то наполнена, но Крюк не понял, чем именно. Крюк опустился на колени перед чашкой, вздрогнув, когда Пэн дернулся во сне. Крюк успокоился. Через несколько секунд он расслабился, и вновь вернулся к своему замыслу.

Он держал флакон в одной руке, а другой с помощью крюка проткнул пробку и вылил содержимое. Ему было не по себе от наличия яда, находящегося так близко к нему, от чего его рука немного дрожала. Но, несмотря на жар, распространяющийся от щек к шее и умолявший Крюка остановиться, он поднес флакон к чашке и перевернул его. Из него упало пять больших капель, растворившихся в жидкости, слегка обесцвечивая ее.

Стараясь не думать о своем поступке, он был уверен, что достиг такой степени подлости, которую никогда не хотел бы познать. По крайней мере, не в таких подробностях. Но дело было сделано.

Крюк пробирался вверх по дереву и, когда дошел до вершины, его кожу жгло от заноз. Но нечто другое снедало его совесть. Холод его не успокаивал. Он накинул камзол на плечи и надел на голову шляпу, от полей которой на лицо падала тень. И Крюк скрылся в ночи.

Сейчас Нетландия казалась менее растерянной, менее буйной. Листва, как и звезды, замедлила ход жизни. Лес потемнел, и теперь больше соответствовал происходящим событиям... Непроходимый, мрачный и решительный. Мир словно затаил дыхание.

Будучи наедине со своими мыслями, он задавался вопросом, выпьет ли Пэн яд, как только проснется, или же не обратит на чашку никакого внимания? А если все же выпьет, то умрет ли? Или же Нетландия подготовит для него какое-нибудь противоядие? Возможно ли вообще убить Питера?

И, как это часто бывает у Крюка, в нем боролись две стороны. Одна говорила, что нет, Нетландия принадлежит Питеру и любит его, а Питер - ее сердце. Так как Нетландию невозможно уничтожить, то и ее сердце тоже. Но другая сторона пришла к выводу, что Питер, хоть и был, без сомнений, фантастическим и невероятно защищенным без видимых причин, оставался все же мальчиком и может погибнуть, как и любой другой. Каким-то образом Крюк верил обеим сторонам.