И он снова замолчал, выдерживая необходимую паузу, чтобы тишина подготовила прочное основание для следующих слов.

– Но это только наедине с собой под одеялом или за рюмкой на кухне,- пауза сделала свое дело, и слова произвели должный эффект.- А выползая утром из своей уютной квартирки, приходя на работу, попадая в общество таких же потребителей, пожирателей и подстрекателей все вы менялись в противоположную строну. Прогибались, предавали, кусались, дрались, шли по головам, зарабатывали, тратили, давали и брали. Все понятия, размышления о том, как надо жить, к каким идеалам стремиться и каким богам покланяться забывались, предавались в одночасье. Вами уже давно руководит не мозг, а желудок. И чем он более сыт, тем более силен. Выходит, что один человек - сила, а вместе люди - содержимое его кишечника с последующим путешествием в толстую кишку.

Авдей сделал несколько шагов навстречу к писателю. По пути ударил ногой Мишуту, от чего тот снова громыхнул на асфальт.

– Вот ты,- весьма довольный проделанной операцией, обратился он к писателю,- зачем тебе это было нужно? У тебя впереди вся жизнь. Прекрасная судьба. Я знаю. Через год ты бы дописал свой роман. По нему сняли бы кассовый фильм. Ты прославился. Через два года уже снял бы свой собственный фильм. Получил много престижных наград, написал бы еще несколько книг, купил виллу в Барселоне, женился на голливудской красотке, имел несколько моделей-любовниц. Умер бы, правда, в пятьдесят пять, но зато какая жизнь. Сказка, мечта. И что с того, что твоя судьба результат сложной работы программы. Тебе не все ровно: программист или всевышний...

Его глаза излучали едва уловимый серебристый блеск. Глядя на них, а, скорее, сквозь них, писатель даже отвлекся от картинки нарисованного ему мира с пушногрудыми девицами, виллами и дорогими машинами. Он поймал себя на мысли, что в словах Авдея был смысл и была правда, но, может, не истина. Еще он поймал себя на мысли, что действительно не выбирал себе ни той судьбы, уготованной для него Корпорацией "К", ни нового свободного мира, в который его обманом привел Патош. Потому стало вдвойне обидно: в своей жизни он напрочь был лишен любого выбора.

Авдей легко считывал мысли писателя, а добившись желаемого результата, перевел свое внимание на Коня.

– Вам всем нужна свобода,- вместе с вниманием он сократил и дистанцию между ними,- но, что с ней делать вы не представляете. Вот, он, Конь, так, кажется, вы его называете,- Авдей спустился на корточки рядом с телом избитого бедолаги.- Да, он стал свободен, обрел независимость, способность выбирать самостоятельно. И что выбрал? Трахнуть официантку. На вонючем столе, в вонючей коморке, своим вонючим вялым членом. Как животное. Вот и весь выбор свободного счастливого человека. Нет, вы не достойны такого права - права выбирать. Вам нужны пастухи,- он закончил и сильно озлобленно со всего маха удар кулаком в лицо Коня.

Брызнула кровь. Хрустнула кость, выскочив горбинкой на носу. Конь закатил глаза, показалось, что туда, откуда они уже никогда не вернутся. Но они вернулись. А вместе с ними остатки сил, воли и силы воли. На последнем издыхании он вцепился своими окровавленными руками в шею Авдея, пытаясь замкнуть цепь мертвой хваткой. Жилы на руках напряглись, как стальные канаты под тяжестью трелюющего груза и, как финишный аккорд или кульминация всего замысла, он впился зубами куда-то в область ключицы своего врага. И стало совершенно очевидно, что это предсмертные потуги храбреца, и разжать его пасть удастся только костяной руке самой смерти. И казался он уже не Конем, а Волком. План начал срабатывать. Уже потом, прокручивая эти воспоминания в памяти, писатель припоминал едва уловимые взгляды Бэ в сторону Патоша (подобное ехидное зрелище он уже видел и ранее, когда сам попался на ее удочку); и решительные вздохи Мишуты, готовящего перейти в наступление; и ответный взгляд Патоша на свою любимую (такой трогательный, такой прощальный). Но припоминал все это он уже потом, а там, на месте, во время предстоящей диверсии писатель впал в такой странный ступор, что снова лишь почувствовал себя сторонним наблюдателем готовящегося побега. Хотя, может быть, он просто не знал: на чьей стороне находится и на чьей желает оказаться.

И зрелище случилось. Кровь стекала по губам, подбородку. Казалось, весь его рот забит свежей плотью, а руки скованы единым замком. Авдей визжал от боли и осыпал голову нападавшего целым градом мощнейших ударов. Отчаянье пульсировало со всех сторон. В то же время Патош и Мишута вдвоем в едином порыве, единовременно, единодушно и единосильно сбили с ног Егора и весом своих утомленных тел придавили того к земле, сдерживая все усилия по освобождению и сохраняя для остальных столь важные спасительные секунды. Папа Геде и Бэ выковыривали из асфальта канализационный люк. Поддавался он со скрипом: в прямом и переносном смысле. Но, все же, кто стучится - тому открывают.

Из канализации потянуло сыростью, серой и свободой.

– Скорее,- крикнул Папа Геде писателю и этими отчаянными звуками привел того в чувства.

И писатель бросился в самую гущу событий. Он попытался помешать Авдею, схватив его за руку, но тот ловко вырвался, а второй рукой еще и ударил в грудь. Отчего писатель чуть попятился назад, а зацепив по пути бордюр, упал на пятую точку.

– Бежим,- снова настиг его уже более грозный оклик Папы Геде.

– Но..,- писатель пробежался глазами по полю битвы и увидел, что и Егор, и Авдей заканчивали свое грязное кровавое дело.

Мишута уже был без сознания, Патош еще немного сдерживал нападавшего, пытаясь защититься от ударов и изредка выбрасывая что-то в ответ, но силы покидали его. Еще несколько мгновений и их жертва стала бы напрасной.

– Быстрее,- конечно, все прекрасно понимая, еще раз скомандовал Папа Геде и уже сам наполовину опустился в люк.

Писатель рванул следом. Пробегая эти несколько метров до входа в городское подземелье, он в последний раз бросил взгляд на тела тех, кто решился на настоящий поступок. Наверное, эта способность, такой выбор и отличал их от тех живых манекенов, зомби или душмеров, кому, как угодно.