— Maman не будет гневаться, я обещаю, — едва сжав в руке узкую холодную ладонь, обмотанную бинтом, заверил он княжну. — А вот Ваш обморок ее явно не обрадует.

Признавая правоту слов цесаревича, она едва слышно вздохнула и прислонилась спиной к изголовью постели, опуская свободную руку на покрытое смятой тканью белой рубашки плечо. Окутывающие теплым облаком слова и фразы что-то начавшего рассказывать Николая, постепенно смешивались в одно; смысл их исчезал в тенях от усталого разума, измученного новым происшествием, голос, как и всегда, наполненный легкой иронией, проникновенный, низкий, убаюкивал, прося прикрыть сухие глаза. Бессознательно перебирающие мягкие волосы пальцы замедлились, тяжелея, словно бы по венам пустили жидкий свинец; ровное дыхание стало тише, почти невесомым.

Почувствовавший перемены Николай чуть запрокинул голову, чтобы увидеть на лице княжны безмятежное выражение, столько времени отсутствовавшее. Похоже, утомившись, она все же задремала в таком неудобном положении, что неминуемо повлечет за собой боль в шее и спине — он об этом знал не понаслышке. Какое-то глупое желание еще немного посмотреть на эти, возможно, не идеальные, но дорогие сердцу черты, вбирая их в себя одну за одной, заставляло оттягивать секунду до секундой. На мгновение он пожалел, что так и не сумел достойно научиться живописи — как бы ему хотелось запечатлеть расслабленное родное лицо на холсте, чтобы хоть что-то сохранить на память; впрочем, можно было попросить об услуге Сашу — брат наверняка не откажет в маленькой мальчишеской прихоти.

Горькая нежность, разрастающаяся в груди при виде едва подрагивающих ресниц, приоткрытых тонких губ и мерно вздымающейся груди, уже не впервые охватывала Николая. И уже в который раз он понимал, что бессилен перед ней. Возможно, это единственное, с чем уже нет нужды бороться: он просто запрет ее внутри. Навечно.

Робко протянутая рука остановилась в считанных миллиметрах от бледных скул, стоило расположившимся на камине часам звонко отмерить полдень. Пальцы покалывало от непонятного, ранее неизведанного ощущения; неуверенное движение вниз, не касаясь кожи, и рука окаменела, когда спутанные ресницы дрогнули и подернутые дымкой сна зеленые глаза приоткрылись. Изображение было туманным и нечетким, но взгляд цесаревича, направленный на нее, чувствовался даже сквозь дрему.

— Простите, Ваше Высочество, я…

Поднятая ладонь замерла так близко от ее губ, что Катерина могла ощутить тепло, исходящее от кожи, и легкую дрожь.

— Это мне стоит просить прощения, Катрин, — так же тихо не согласился с ней цесаревич. — Вы заботились обо мне, однако сами пострадали ничуть не меньше.

С неохотой поднявшись с постели, на которой они провели последние минуты, Николай задумчиво осмотрелся: кабинет покойного Императора не предполагал особого комфорта — что походная кровать, прикрытая от чужих рук, что несколько деревянных кресел, обтянутых сафьяном, не давали возможности остаться в них надолго. Увы, но приходилось покинуть этот островок покоя и уединения, столь резко контрастирующий с суматошной и живой атмосферой дворца, порой излишне утомляющей.

— Нам пора.

Сожаление, пронизывающее голос, сложно было скрыть; Катерина, уже отошедшая от своего незваного сна, ничего не ответила — оправив едва примявшиеся юбки, она выпрямилась, готовая следовать за Николаем по тому же пути, которым они шли сюда.

Комментарий к Глава четвертая. Без слова, без жеста, без мыслей

*бурнус — женская верхняя одежда, представлявшая собой очень широкое пальто.

========== Глава пятая. Горечь злейших на свете судеб ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 11.

Император редко наносил визиты на половину своей супруги, если не брать во внимание утреннее приветствие: даже завтрак чаще всего проходил в раздельных комнатах, а в последнее время Александр едва ли прерывал бесконечный поток дел на обед, утром полностью забывая о трапезе. Потому, завидев статную фигуру супруга, появившуюся в дверях, она удивленно поднялась из-за богато заставленного различными баночками и флакончиками трюмо и с некоторым промедлением отдала молчаливый приказ фрейлинам, занявшим кресла у окна, покинуть спальню. Впрочем, то, что Александр пришел отнюдь не ради праздной беседы, стало ясно довольно скоро: стоило лишь ему заговорить о приближении лета и успехах цесаревича, как Мария Александровна отвела взгляд к золотым узорам, что украшали стены.

— … Сергей Григорьевич подготовил прекрасную программу, которая позволит завершить этот этап.

Роль графа Строганова в воспитании цесаревича действительно была неоценима, что не отрицал никто из императорской фамилии. Однако далеко не это сейчас волновало Марию Александровну, догадывающуюся о том, что стоит за заграничным путешествием сына: отнюдь не одно лишь знакомство с европейскими дворами ставил в приоритет государь.

— Вы полагаете, уже пора?

— Прошло чуть меньше года с его последней поездки по стране…

— Я не о том, Ваше Величество, — мягко остановила его Императрица. — Вы ведь намереваетесь заговорить с сыном об обручении?

— Мари, видит Бог, я не желаю давить на Николая, — устало прикрыв глаза, после недолгого раздумья произнес Император, — но его интерес к фрейлине Голицыной день ото дня становится лишь сильнее. Я не хочу, чтобы он повторил мои ошибки.

— Вы говорите о своем желании отречься от престола ради женщины, Ваше Величество? — даже говоря о таких вещах, Мария Александровна оставалась безупречно спокойной; словно бы ее совершенно не трогали воспоминания об увлечениях ее царственного супруга. — Никса не столь импульсивен — он не поставит под угрозу судьбу Империи, — она покачала головой, невольно касаясь пальцами жемчужного браслета на своем запястье.