– Не всё. В тех детских мечтах не переменилось ничего, но они стали зыбким сном, который не выдерживает лучей рассвета. Он живет в сердце, но не может претвориться в реальность, – каждая новая пауза – попытка найти правильные слова; глаза все так же готовы изучать что угодно, но не лицо жениха, напряженно ждущего ответа. – Мы выросли, и свадьба теперь – не просто итог красивой сказки. Она – её завершение. А то, что после нее – навсегда.

Сглотнув, она наконец обернулась, и Дмитрий ощутил оцепенение, столкнувшись с чем-то безжизненным в её глазах. Такими пустыми они не были даже в момент, когда они встретились в кабинете цесаревича. В них не читалось ни-че-го.

– Мне страшно.

Два коротких, упавших ртутными каплями на кожу слова, дались ей сложнее всего, что было сказано до них. Признание, которое породило недолгое, но растянувшееся в мучительную бесконечность, молчание, где каждый вдох – отвоеванный с кровопролитным боем.

– Кати… – его собственный голос звучал настолько неестественно тихо для него самого, что Дмитрий прервался на полуслове, а договорить уже не смог – после внезапного откровения Катерина, казалось, захлебнулась мыслями, наконец сформировавшимися и готовыми друг за другом соскальзывать с губ. И то, что он услышал, обратило его в камень:

– Мне страшно, – повторила она, – однажды понять, что я – причина твоей несчастливой жизни. Что наше поспешное решение, подпитанное флером первого романтического чувства, стало твоим крестом. Что если бы мы не принесли друг другу клятвы однажды, ты бы встретил женщину, которая достойна тебя. Мне страшно однажды понять, что все мои опасения сбылись, и я не сумела стать тебе женой, которую ты заслужил.

Она действительно захлебнулась: не торопливо срывающимися словами, окончания которых глотала – слезами, комом стоявшими в горле и заставлявшими блестеть глаза. Прижала ладонь к губам и спешно отвернулась, желая не показывать своего лица – она плакала так редко, что каждый из этих моментов казался позорной слабостью. Будто она какая нежная барышня из французского романа, что только и умеет слезы лить да картинно страдать перед воздыхателем.

А ей менее всего хотелось бы искать утешения: в хаосе, что заполнил голову, была виновата лишь она одна.

– Кати!.. – все так же тихо, но уже уверенно и в какой-то мере с налетом ужаса, окликнул её Дмитрий, тут же ловя её свободную руку за запястье и настойчивым жестом заставляя не отстраняться еще сильнее. – Откуда в тебе все эти мысли? Почему ты полагаешь, что ты можешь сделать мою жизнь несчастной? Что за вздор?! – он тряхнул головой, скользнув ладонью вниз и переплетая их пальцы вместе. – Это мне стоит бояться, что ты однажды поймешь, какую ошибку совершила, став моей женой. Это мне стоит каждое утро благодарить Бога за то, что ты все еще со мной. Это мне стоит надеяться, что ты ни разу не задумаешься о том, что могла бы иметь лучшую жизнь.

Крепче сжав узкую кисть в своей руке, он твердо произнес:

– Мои чувства к тебе неизменны. И я не могу помыслить иного счастья, кроме как назвать тебя своей женой перед Богом.

Придушенно всхлипнув, Катерина стремительно обернулась и, все еще отводя взгляд, сократила то незначительное расстояние, что оставалось между ними, прислоняясь виском к плечу жениха и ощущая, как теплая ладонь, словно маленькую, успокаивающе поглаживает её по спине.

Она бы хотела просить его забыть о ней. Но язык ей не повиновался, а разум уверял: это единственное спасение.

***

Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 19.

Вернуться ко Двору было в некотором роде сложно: и даже отнюдь не потому, что Катерина надеялась избегать встреч с цесаревичем, но из-за её своевольного отъезда. То, что на оный она испросила разрешения у государыни, ничего не значило – ей начинало казаться, что она слишком уж злоупотребляет монаршей милостью, пусть и прочие фрейлины зачастую о своих обязанностях в целом не вспоминали, воспринимая шифр лишь как доступ к красивой жизни и веселью на высочайшем уровне. Ей, преисполненной благодарности и благоговения перед Императрицей, было невозможно принять такое поведение.

В молитве пообещавшись более не покидать Двор, если того не потребует сама государыня – и не считая нескольких недель на подготовку к свадьбе, Катерина еще раз проверила опрятность своего вида, прежде чем чинно выйти из комнатки, отведенной им с Сашенькой в Камероновой галерее. Четырнадцать ступеней, широкий пролет и еще восемнадцать – короткий путь с вершины; песчаная дорожка и большое озеро по левую руку – к поляне, на которой Императрица приказала обустроить сегодня все для утреннего чаепития.

Погода стояла благостная, грех было находиться в душных стенах дворца.

Невольно вспоминались редкие прогулки в садике-партере, куда наставницы выводили юных смолянок: этих часов каждый раз ждали с нетерпением – часов освобождения от долгих и утомительных занятий, от холодных стен института. Несмотря на то, что и здесь за воспитанницами велось наблюдение, оно было не столь пристальным, как в классах, и в некоторой мере девочки ощущали ласковые прикосновения иллюзорной свободы, будучи предоставленными самим себе. Порой же Мария Павловна (Леонтьева, начальница института, прим.авт.) была столь добра, что дозволяла прогулки в Летнем саду, где однажды смолянкам довелось даже лично здороваться с совершающим променад Великим князем Константином Николаевичем.