– Однако Успенский пост окончится за четыре дня до осени – у Вас не так много времени, – задумчиво произнесла Императрица, ненадолго отвлекаясь, дабы отчитать дочь, подбежавшую к столику и вознамерившуюся стянуть из вазочки печеньице, вместо того, чтобы присоединиться к чаепитию. – Вы думаете венчаться в своем приходе? Возможно, удалось бы договориться о церемонии в дворцовой церкви.

– Я признательна Вам за Вашу милость, но не думаю, что в том есть надобность, Ваше Величество, – чай постепенно остывал, а Катерина словно вовсе о нем забыла. – Мы бы не хотели слишком пышной церемонии. Я бы многое отдала, чтобы маменька в этот день оказалась рядом, а остальное… – она повела плечом, – пустое.

На лицо Марии Александровны набежала тень: она бы желала помочь своей фрейлине, но была абсолютно бессильна перед супругом – в конце концов, его решение не было беспочвенным. Вернуть из ссылки опальную фамилию она не могла: скорее бы удалось отпустить саму Катерину в Карлсруэ, но встал бы вопрос поиска православного священника, дабы совершить духовное таинство там.

– Что же Ваше платье? Вы уже виделись с портнихой? – сменила тему государыня, отвлекаясь от тяжелых мыслей: эта беседа была не только её надеждой как матери косвенно напомнить сыну о его скором путешествии и обручении, и не только интересом Императрицы к судьбе своей фрейлины – она на могла не вспомнить себя, шестнадцатилетнюю, полную надежд и мечтаний, всего как несколько месяцев принявшую православие и готовящуюся связать свою судьбу с тем, кого полюбила еще с первой встречи. Которой не должно было состояться, если бы не неожиданно сменившиеся планы Наследника Престола, но судьбоносной. Только очень хотелось, чтобы жизнь этой девочки, похожей и одновременно совершенно другой – более взрослой, менее влюбленной – сложилась лучше.

Не рухнула после свадьбы.

Николай же, сделав вид, что запамятовал о важной встрече, довольно быстро откланялся, стараясь не прервать своим уходом этой беседы – что было более невыносимо: видеть неискренность или слышать неотвратимое – он не знал.

И выяснять не намеревался.

Комментарий к Глава четырнадцатая. В двух шагах от рая

*Подразумевается Алексей Андреевич Аракчеев, пользовавшийся привилегиями в царствование Павла и Александра, но больше известный при последнем (так самая «аракчеевщина»). Были ли в действительности у его отца родные братья – неизвестно, поэтому вся ветвь от Петра Андреевича вымышлена.

========== Глава пятнадцатая. Сжимается сердце вежливой ложью ==========

Российская Империя, Карабиха, год 1864, май, 23.

Понять, сколь сильной была тоска по родным стенам, сколь болезненно новое свидание с ними, сколь мучительны воспоминания о светлых днях, проведенных здесь, Катерина смогла, лишь войдя вслед за Императрицей в прихожую старой усадьбы. Мария Александровна решила совершить визит в приют, а Катерина оказалась в числе немногих фрейлин, пожелавших сопровождать её. Впрочем, её собственные надежды касаемо этого маленького путешествия были вполне понятны: лишенная всего родного – разве что жених вернулся, наконец – она тянулась к каждому крошечному напоминанию о семье, пусть и знала, какой мукой будет оживление старых картин в памяти. За те неполные девять месяцев, что она находилась при Дворе, будучи оторванной от родных, давящее чувство, вызывающее слезы едва ли не каждую ночь, поутихло, и даже сны, наполненные милыми сердцу моментами детства, перестали являться ей, но это отнюдь не означало, что тоска по семье прошла, и порой не воскресало желание хоть на минуту увидеть их и обнять. Даже если бы это была последняя минута в её жизни.

Впрочем, умирать она сейчас точно не думала, поэтому нарушение монаршей воли и побег заграницу не рассматривался. У нее было слишком много обязанностей перед царской семьей, покойным папенькой и даже собой.

И было ожидание свадьбы, которое должно вызывать у нее полет души.

Рядом с Императрицей Катерина пробыла недолго: буквально до момента, пока начальница приюта не приняла предложение побеседовать в кабинете, и фрейлины (в количестве четырех человек) не оказались предоставлены сами себе. Испросив у государыни дозволения пройтись по поместью, Катерина пообещалась вернуться через полчаса и быстрым шагом направилась на второй этаж, где когда-то располагались спальни. Справа от лестницы – детские, слева – половина родителей. И именно туда, куда когда-то доступ маленькие княжны не имели, а потому попасть в маменькин будуар почиталось за рождественское чудо, она и держала свой путь. Потому что только там еще осталось что-то от родового гнезда – все прочие помещения подверглись немалым изменениям.

Однако ноги невольно подвели её к двери, за которой скрывалась комнатка, которую она делила с сестрами когда-то. Опомнившись, Катерина уже было отпустила круглую ручку с остатками серебряной краски, но какой-то тихий, тоскливый звук, раздавшийся по ту сторону, заставил её задержаться и аккуратно толкнуть дверь, чтобы в образовавшуюся щелку бегло оглядеть скудно обставленную спальню на десять кроватей. Одну из них заняла маленькая девочка, сидящая сгорбившись и скрыв лицо в ладонях. Судя по тому, как подрагивали её острые плечи, она плакала, стараясь это делать как можно тише, но все же не способная полностью сделать свое горе незаметным.

Да и вряд ли она ожидала, что кто-то сюда войдет.

Неслышно притворив за собой дверь, Катерина приблизилась к ребенку. Её появление оказалось совершенно незамеченным – ровно до момента, пока металлические пружины старой кровати с тонким матрасом не скрипнули, выдавая присутствие нежеланного гостя. Девочка вздрогнула, поднимая большие серые глаза, покрасневшие от слез – по всей видимости, плакала она давно: даже на лице появились красноватые пятна.

– У тебя все хорошо? – мягко дотронувшись её плеча, обратилась к ней Катерина. Та всхлипнула, но снова лицо руками закрывать не стала.

– Madame Кюри от… отчитала меня, – она громко шмыгнула носом, – перед всеми. И сказала, что такой… такой неумехи даже в служанках никто держать не станет. Я… – девочка снова всхлипнула, глотая слезы, – мне письмо не дается. А вчера нитки спутала и порвала.

Катерина осторожно провела рукой по светлым волосам, забавными колечками вьющимся у самого лица. Девочка была чистым ангелом: хрупкая, с белой кожей и россыпью светлых веснушек, вздернутым носиком и высоким лбом – сложись её судьба иначе, возможно, когда бы она достигла брачного возраста, кавалеры бы проходу ей не давали.