Гелина восприняла весть про возможную невестку холодно. Слова Стольника не вызвали у нее ничего, кроме недовольства. В жены сыну хотелось ей состоятельную горожанку, глупенькую дочку купца или богатого ремесленника, которую она хорошо знала и была бы уверена в послушности ее и покладистости. Ясное дело, о деревенской девке, пусть не бедной и, что хуже всего, не глупой да с характером, речи идти не могло. Гелине хотелось как можно больше похозяйничать на хуторе, к этому приучили ее частые сыновы отлучки. А с появлением невестки хозяйским полноправием придется поступиться, разве что если не подчинить сынову избранницу своей воле. Конечно, любой камень вода точит, и со временем девушку, каким бы норовом та не хвастала, можно сломить, однако хлопотное сие дело ...

— Пусть решает сам, — криво улыбнувшись, обронила Гелина и закуталась в шаль, подумав, что ничего не скажет сыну в пользу Меланьи, мало того, при случае будет всячески отговаривать от женитьбы.

— Вот и хорошо! — воскликнул Стольник, подумавший, что сестра не имеет ничего против.

Брат уехал; Гелина пошла к Васелю. Молодой купец лежал, мучимый мыслями; то в холод, то в жар его бросало. Он предполагал — от тяжких дум, а на самом деле — от довольно долгой прогулки без верхней одежи.

"А я ее обнимал! Господи Благодатный, милостивый благодетель наш, что я натворил! Ежели узнает жених, то вправе будет вызвать меня на бой; и вполне сможет меня зарубить, ибо как я не шибко владею саблей. И хоть бы так случилось, о Господи, покровитель наш! Один ты вправе решать наши судьбы... С радостью сейчас принял бы я смерть, ибо не в силах терпеть — так душа болит", — думал Василь в полубреду. Мать холодной рукой коснулась его лба и на краткие мгновения согнала обсевшие со всех сторон думы.

— Ты болен, сыночек, — проворковала Гелина обычным в разговоре с сыном тоном, ласковым да медовым, — вот на тебе, наездил. Пойду прикажу нагреть пива да трав заварю.

— Не нужно, матушка... не лечи меня, смерти желаю...

— Ты бредишь, — сочувственно произнесла Гелина, гладя его по курчавой голове. — В такое время на улицу лучше носа не показывать, а ты разъездился, вот и набыл...

— Ох, матушка, сие со мной приключилось, верно, не из-за мороза...

— А через что?

— Согрешил я, обнимая засватанную панну... Горе мне... Не знал я... Сам, похоже, влюбился, да еще, того хуже, паненку Меланью мог с пути сбить...

Помолчавши, Гелина спросила вскоре:

— Ты точно знаешь, что она просватана?

— Дядя сказал, а уж он, верно, точно знает...

"Что такое! Брат ведь наоборот говорил: она, дескать, не сосватана... Верно, Васель неправильно что-то понял", — подумала Гелина. И, вместо того чтобы утешить сына тем, что паненка может достаться ему, мать завела вот какие речи:

— Может, оно, сыночек, и к лучшему. Не стоит тебе, значит, с женитьбой спешить... Панна эта забудется, только нужно немножечко времени. Попомнишь мои слова... Я тебе такую панночку найду, что и в княжьих палатах днем с огнем не сыщешь.

— Ох, матерь, я такую уже нашел, — закрыв глаза и качая головой, ответствовал Васель. — Опоздал... О горе мне!.. Зачем свел меня Виляс с дядей, а его — с кумом... Почто толкнул поехать с ними, я же запросто мог отказаться...

— Неисповедимы пути Господа нашего, зачем-то да свел вас. Терпеть тебе нужно, мой мальчик, как ни крути. Постарайся заснуть: проспишься — легче станет.

Как брат ее в искре, проскользнувшей меж молодыми людьми, так Гелина была уверена: Меланья есъм не что иное, как недолговременное, мимолетное увлечение сына.

Болезнь мучила Васеля два дня. Он трясся в лихорадке, метался, вскидывался, то крича "немедленно еду!", то "пусть меня метель под снегом схоронит". Молодой купец отталкивал мать, слуг, лекаря, но быстро выбивался из сил и успокаивался, блеща слезящимися от болезни очами и глядя прямо перед собой. Гелина денно и нощно дежурила у его кровати, печина от печины* засыпая, но встряхиваясь и снова обращая взор на сына. Редко когда она отходила заварить особых трав, только ей ведомых.

Отпоили Васеля, поставили на ноги. Рваться к Меланье он перестал, однако ходил, точно чумной, все что-то думал себе, да за голову хватался, о деле вовсе забыл. "Никак дрянная девка приворожила сыночка! Пусть только удастся отвернуть — заявлю тогда на эту пасечникову дочку при первом визите Хомко", — со злостью думала мать, хмуря тонкие брови, словно углем начертанные на бледном лице. Уж она-то знала толк в некоем колдовстве; известно ей было также поведение привороженного, а Васелево очень его напоминало... Упоминаемый Хомко, к слову, являлся краевым надзирателем, регулярно объезжавшим села столичной округи и собиравшим донесения на ведьм.

Мать из кожи вон лезла, стараясь отвлекать сыночка, — приглашала знакомых панн с незамужними дочками, притворялась больной. Подливала в кубок сыновий зелье, способное отвернуть приворот, и вскоре признала, к своему сожалению, предположение о Меланье ошибочным — никто Васеля не привораживал, и лучшим подтверждением тому служило недействующее отворотное зелье. Сын влюбился по правде, столь сильно, что нипочем оно было ему.

Васель тем временем усыхал, словно цветок без воды.

***