Меланья слушала вполуха, размышляя, где и в обмен на что достать лошадь. Не лучше ли напроситься к кому-нибудь на телегу до Йошина и подождать, когда Стольник поднимет на поиски любимой крестницы весь Лядаг, а затем в выделенной войтом карете с удобством и охраной переправиться в Горград?.. Не устраивало Меланью только одно — ожидание. Пребывая в неведении относительно исхода боя и тревогах за Зоека, ждать сложа руки молодая женщина не могла, даже с наличием такового желания и доводами рассудка, гласившими, что так будет разумнее и безопаснее.

Тут-то Меланья и пожалела, что надевала драгоценности только по праздникам. Денег с собой тоже не было, ни единой медянки .

— У этих... Хмелевичей... кони хорошие есть?

В крайнем случае, если на сапоги (между прочим, сафьян тончайшей выделки!) не променяют, можно будет попробовать свести... Потом обкраденным хозяевам конечно же возместят стоимость животины, с надбавкой за причиненные неудобства.

— Да вроде все неплохие, а что мне дышащую на ладан клячу выделили — так и на том спасибо, могли старушку на скотобойню за копейки сдать... Но, Южурка! — мужик снова хлестнул сбившуюся на шаг кобылку по тощему крестцу, и она, взбодрившись и фыркнув, пошла резвей. — А чего спрашиваешь-то, дочка?

— Как думаете, на сапоги обменяют?

— Что, срочно ехать надо? — сочувственно, с пониманием протянул Чошш, оценивающе поглядев на ее малость поизносившиеся, но еще вполне завидные сапоги. — Это хозяин решит, менять аль нет. У нас таких инда не видывали, не знаю... Может, оказии какой дождешься, почтовой кареты там, подводы купеческой?

— Не подходит.

— Ну, я не знаю. Куда тебе?

— В Горград.

— В Горград, — словно пробуя слово на вкус, задумчиво повторил Чошш. Неразговорчивость попутчицы ничуть его не смущала, мужик без усилья чесал языком за двоих.

— Из наших, увы, никто ближней печиной не собирается, так бы подвез кто... Скажи, тебе не боязно одной да по лесам шастать?.. Нет? Надо же! У меня дочка, тебе, верно, одногодка, — так и в спокойную печинку за пределы хутора носу показать боится, а сейчас еще и вупыри энти... Как, говоришь, зовут тебя?

— Меланья.

— Хорошее имя, редкое, нечета всяким Заськам да Кадькам...

Печина шла за печиной, солнце уверенно подымалось к зениту. Меланья, до крови искусав губы, изнемогала от незнания, жив Зоек иль отправился к праотцам. Изо всех сил стараясь отвлечься, она прислушивалась к трепу мужика. Чошш поведал, что в усадьбе хозяйствует муж одной из дочерей покойного Хмелевича. Умирая, старик завещал каждой равную долю имущества, и когда одна вышла замуж — за выходца из многодетной семьи, коему ничего не досталось в наследство, — то не съехала, осталась жить в усадьбе; вторая сестра не захотела отселяться, да и выделить ей положенную половину имущества не представлялось возможности. Так и живут они, что кошка с собакою, ежедень грызня слышна да ругань.

— Сколько добра извели, тарелок, утвари! — сетовал Чошш, будто Меланью это интересовало.

Время близилось к обеду, когда из дубняка неожиданно вынырнул шпиль башенки с облезлой черепицей крыши, а спустя колодежку стала видной и сама постройка, гордо именуемая усадьбой по причине того, что сами князья полтора столетия назад пожаловали сие местечко скандально-честному судье, дабы отдалить оного от стольного града. Прадед теперешних сестер-хозяек проел знати все печенки, при этом не выходя за законные рамки, за что схлопотал три покушения и две попытки отравления. В конце концов, князья вняли мольбам придворных и сослали судью в пожалованную ему усадьбу, подальше.

Дом благодаря стараниям обывателей молодился, точно престарелая придворная дама, из последних сил борющаяся с признаками одряхления. Зато сколько спеси он, небось, придавал хозяевам, сколько гонору и гордости — как же, самими князьями пожалованная усадьба! А что крыша на добром слове держится — ерунда, еще двадцать лет вытерпит!..

За совсем невысокой, в человеческий рост каменной стеной прятался дворик; в центре, прикованный цепью к вкопанному столбу, ревел медвежонок. Цепной кобель надрывался лаем, прыгая вокруг будки. Молодой щуплый батрак с вилами через плечо споткнулся о роющуюся в навозе курицу и, воровато оглядевшись, пинком отправил несушку в полет, дополнив деяние метким ругательством.

Дворик полукольцом окружали разнообразные клети и сараи, откуда доносились хрюканье, гогот, ржание и кудахтанье, а также сладковатый, привычный и милый селянскому сердцу навозный душок. Сквозь просвет между стен виднелась из последних сил крепящаяся беседка у заболоченной лужи, именовавшейся, по-видимому, прудом. Кажется, скособоченную крышу ее поддерживали не резные столбцы-опоры, с виду полные трухи, а дикий виноград, чьи побеги от корней до кроны оплетали растущий рядом дюжий дуб.

— Кого это ты везешь, а? — подслеповато щурясь и держась за перевязанную шерстяным платком поясницу, вопросила с крыльца немолодая женщина в намитке.

— Жена моя, ключницей и поварихой служит, — в полголоса пояснил мужик, и уже громко ответил: с ним, дескать, панна, которая, в лесу заблудимши, попала в лапы упыря и была им, Чошшем, оборонена.

— Вот бабник старый, — всплеснула руками жена, — ему лишь бы девку!.. Ты про упыря-то не рассказывай, знаю я, где таких подбирают!

— Цыть! — гаркнул, нахмурившись, мужик. — Не горлань понапрасну, не позорь меня перед гостьей... Извините, панна, на старости лет бабенка совсем помешалась.