— Ты слышишь и видишь их, — продолжала Виллашка, — значит, обладаешь даром вещуньи. Вестимо, он сокрыт в каждой женщине и проявляется когда-никогда в вещих снах, но у тебя, верно, сильнее развит.

— Они... они словно силы из меня тянули.

— Ничего подобного не слышала. Души обыкновенно не вредят, — пожала плечами спутница, опять потянувшись к сумке и извлекши грубой работы фляжку. — Выпей-ка, вино взбодрит.

Меланье было не до раздумий, не подсыпано ли чего на этот раз в напиток, и она, без усилья откупорив, побелевшими губами приложилась к горлышку. По мере опустошения фляги рука дрожала все менее, а по жилам разливалось живительное тепло. Для успокоения Меланья несколько раз прочла с трудом вспомнившуюся молитву за упокой; Виллашка, догадавшись о молении по прерывистому шептанию, не мешала ей.

Небосклон над противоположным безлесным берегом озолотился, и не взошедшее солнце окрасило в багряный табун барашков-облаков.

— Ветрено будет, — глядя на них, задумчиво сказала Виллашка. — Ну что, — скосила глаза на Меланью, — едем или еще посидим?

Молодой женщине хотелось поскорей оказаться как можно дальше от сего места, и она кивнула.

— Едем.

— Такое бывало с тобой ранее? — Спутница принялась забрасывать костерок землей, подгребая ту носком сапога.

— Нет. Разве что муж покойный во снах являлся. И наяву один раз.

На лице отвязывающей кобылу Виллашки прямо-таки отобразилось удивленно-ехидное: "Надо же, и замужем побывать успела, и овдоветь!", но она сказала неожиданно мягко:

— Насколько мне известно, души никогда не тянут соки из живых, в том числе видящих их вещуний. Тут собака зарыта, возможно, ты что-то не так делаешь в общении с ними. — Сунув ногу в стремя, Виллашка снова повернулась к Меланье и добавила: — Не мне об этом толковать и предположения строить...Дам лишь таков совет: во избежание повторения подобного лучше со знающим человеком переговорить и по возможности в ученицы к нему заступить, потому что дар, ежель уже пробудился вот так, не даст спокойно жить.

— Откуда столько познаний?

— А у меня тетка вещуньей была.

"Вещевательства мне для полного счастья не хватало! — со смешанными чувствами думала Меланья в седле. — Я бы с радостью не связывалась больше с гадалками и уж тем более не просила бы поглядеть будущее: все равно сделаю по велению сердца. Нет чтоб остерегаться, узнав о невзгодах в будущем".

Несмотря на понимание того, что баба Хвеська непричастна к делу, свершенному затуманенному любовью разумом, и тем более к плачевным результатам его, Меланья подсознательно начала бояться ворожей, ибо предсказания их сбывались, а ослушиваться советов было чревато страшными последствиями.

***

— Никак не возьму в толк, зачем мы вторые сутки шаримся по околотку! Я бы на его месте схоронил все надежды, — сербая дрянное, зато холодное корчмарское пиво из засаленной кружки, говорил Ненаш, плечистый детина, облокотившийся, как и напарник, о стойку.

— Ну, тебе до его места как до моря раком, так что допивай и едем дальше, три веси на пути. — Жоржей взмахом руки остановил заикнувшегося было о второй кружке корчмаря, и услужливая мина на лице того вмиг сменилась кислой, будто недозрелого яблока испробовал.

— Нет, сам посуди, — все так же не торопясь, с ленцой вел Ненаш, — девки ведь наверняка нет в живых, а если и есть, то на кой она ему сдалась, обесчещенная?

— Не каркай, — раздраженно буркнул напарник, жалеющий, что поддался уговорам, и они "на колодежку" заскочили в пустовавшую с утра рюмскую корчму. Ненаш, которому охота была потрепаться и неохота — покидать насиженное местечко, не унимался:

— Наших толком не похоронили, а уже рысачить. Да в любой деревне каждая вторая под описание подходит, мы-то откудова знаем...

— Ты допил?

Ненаш с сожалением отставил опустошенную кружку, поправил саблю на темляке, тяжело вздохнул (как, мол, уходить не хочется!) и спросил у корчмаря:

— Скока с нас?

Скучающий хозяин показал три пальца, и парни, выложив на стойку три медянки, повернули к выходу. Да тут же замерли, встретив в дверях двух мужским манером одетых панночек.

— Гля, гля, гля! — в полголоса зачастил Ненаш, дергая напарника за рукав.

— Вижу я, отцепись!

Вошедшие подошли к стойке. Белокурая, каковая с виду казалась в разы дружелюбнее и симпатичнее, нежели угрюмая темноволосая, завела разговор с корчмарем.

— Как думаешь, она?

— Не знаю...

— Похожа.

— Пани! Да-да, вы. — Жоржей предпочел действие домыслам. — Вас, случаем, не Меланьей звать? Да?! Слава Вилясу! Вас тут того... ищут, в общем.

В очах молодой женщины вспыхнула безумная надежда, Ненашу аж не по себе сделалось.

— Он жив?!

— Если вы о пане Зоеке, то что с ним сделается? — ответствовал Жоржей шутя. — Мало того, что жив, так еще и целехонек, по крайней мере, был таковым.

Молодая женщина шумно перевела дух и, улыбаясь, закрыла глаза ладонью. Жоржей диву давался: от угрюмости не осталось и следа, лик панны просветлел, исполнился спокойствия и тихой радости, что невероятно его приукрасило.