Меланья вышла на улицу да медленно потянула прочь из веси. Лишь бы куда-то идти — сидеть на месте сделалось вдруг невыносимо.

Сонно ворочались в голове перепутавшиеся мысли. Сгорели. Самые родные, самые близкие — никого из них нет, просто нет на свете.

В голове не укладывалось: как так? Вчера еще родня была рядом, поддерживала и утешала, а теперь — никого?..

На душе лежала свинцовая тяжесть, дыхание перехватывало. Деревья с набухшими почками, вот-вот готовыми раскрыться, колдобины на дороге, грозящее ливнем небо — все это время от времени сливалось в сплошную круговерть, проносилось перед глазами в беспорядочной пляске. Небо тогда смешивалось с землею, и дорога будто пролегала по рыхлым тучам, похожим на клочья чесаного льна.

Ноги сами несли молодку по знакомому тракту, к хутору. Волей-неволей она возвращалась, не понимая этого и вместе с тем не имея другого пути и пристанища. Одного хотелось: чтоб муж крепко-крепко прижал ее к сердцу. Мысли спутались настолько, что Меланья не осознавала, куда идет.

— Куда ты, дочка? — зычно крикнул вслед одинокой фигуре на тракте какой-то селянин. Останавливать не стал, поглядел в спину, махнул рукой и пошел дальше.

III

Случайно бросив взгляд в окно, ничуть не терзаемая угрызениями совести Гелина увидела бредущую со стороны большака женщину. Была она сутула, шла медленно, пошатываясь, точно хмельная. По походке Гелина сперва приняла идущую за нищенку — таковые по дороге в Горград частенько захаживали на хутор просить подаяний, и она давно приказала гнать их в шею. Но спустя мгновение глаза узнали знакомое платье, а затем уж, прищурившись, Гелина вгляделась в будто окаменевшее лицо...

— Ты смотри! Живая! — ахнула ведьма. — Как она спаслась, ведь в доме была, когда я смотрела... Ну ничего...

Она вытянула из тайника резную шкатулочку. Целый сундук был спрятан в другом месте и хранил в себе более обширные запасы, шкатулка же всегда находилась под рукой.

Щелкнула хитроумная застежка. Под крышкой прятались пучки трав, большинство из которых только ведьмам ведомы, и несколько флаконов с зельями. Гелина извлекла пару сухих ароматных стебельков и, растирая их в ладонях, зашептала заговор.

Черный цепной кобель, до того басовито подлаивающий, вдруг зашелся в неистовстве, как на чужака. Ему завторила низенькая короткопалая собачонка, подпрыгивая у ворот. Даже они не узнали подошедшую.

Слуги должны были отворить, едва увидев Меланью, — не тут-то было.

Спутанные лохмы батрака показались над забором. Глянув на прибывшую, работник бросил неожиданно сердито:

— Пшла прочь!

Он видел не сильно опечаленную панну, жену хозяина, а безобразную, закутанную в лохмотья нищенку, лицо которой сплошь покрывали нарывы.

Побирушка, словно ото сна очнувшись, подняла голову и странно взглянула на парня. Холод пробрал от того взгляда остекленевших будто очей. Батрак вообще был славный малый, но Гелина приучила давать просильщикам от ворот поворот, и он уже привык не слушать ни жалости, ни сострадания

— Че, глухая? Катись, говорю, отсюда, покудова я собак не спустил! — рявкнул парень и скрылся за забором.

"Не впустили, не впустили", — отчужденно думала Меланья, направляясь, куда глаза глядят. Она не помнила, как дошла до хутора, и голос батрака действительно заставил ее очнуться. Молодая женщина с удивлением осознала свое местоположение, вспомнила свекровь да поспешила повернуть прочь. Куда — не думала. Лишь бы идти...

Разум был глух к ощущениям тела: голоду, холоду, слабости, усталости.

Сквозь проливной дождь и темноту. Лишь бы идти.

Долго ли шла она, увязая в грязи и промокнув до нитки, — кто знает, да только давно стемнело. Дорога привела к мазанкам за столичными стенами. Свет из немногих светящихся окон ничуть не рассеивал густой темноты. Всяк от малого до старого нашел себе приют, и даже собак хозяева забирали в хаты.

Меланья постучала в первую же, не окруженную плетнем, хату. Окошко светилось, внутри не спали. Молодке и в голову не пришло, что можно таким образом попасть к лихим людям, у коих невесть на уме. Она понимала лишь, что вот-вот упадет без сил.

Стучала долго, из-за шума дождя не сразу услышали. Наконец дверь открыла широкоплечая, могучая с виду женщина. Как раз про таких баб в народе говорят: "Сковороду о мужнину голову согнет".

— Кого Рысковец принес? — нелюбезно окрысилась хозяйка, щурясь в темноту за порогом.

— Пустите переночевать, — прохрипела, стуча зубами, Меланья. Хозяйка едва разобрала, а уразумев, чего надо, склочно завела:

— Ага, щас!.. Бродит шваль всякая, покой добрых людей тревожит, еще и в дом просится! А может, тебе еще и сребянок на дорожку дать?!..