Не переставая гадать, Меланья сбежала на первый этаж, напрямик к крыльцу, где в ошеломленном молчании столпились все приближенные и князь. Стольник без слов отпихнул молодую женщину от двери вглубь коридора, но любопытство, то самое любопытство, которое неизменно при любом происшествии, каким бы страшным оно ни было, сыграло свою роль, и Меланья прорвалась-таки на крыльцо. О чем тут же пожалела, ибо то, что увидела она, и в кошмарном сне присниться не могло.

Гореллы знали, что обстрел пробудит вражеских воинов и они будут сновать по улицам — кто раздавая команды, кто за водой для тушения зданий. Но этой ночью обстрел не продлился долее нескольких колодежек, достаточных для воспламенения строений. Стоило лядагчанам оживиться и сбросить дрему, которая, будто ласковая кошка, так и норовила забраться на колени и усыпить мурлыканьем, колдун призвал свою богиню.

Сотканные из сущей темноты, огромные, размахом крыльев равные небольшой деревне, две твари обрушились на городок и стали сокращать количество защитников. Один налет приравнивался к пяти-шести смертям. Несчастливые не успевали ничего уразуметь, прежде чем проститься с жизнью в кинжальной остроты когтях. Только крики, безумные, истошные, взлетали в подсвеченные заревом небеса вместе с тварями Гатиры, каковые запряжены, согласно верованиям гореллов, в колесницу Богини.

Не будь железной дисциплина в стане лядагском, не организовали бы так быстро солдат командиры, не предприняли бы и малейшей попытки защититься... Дружным залпом разрядили ружья, тут же отброшенные — все равно что в тени стрелять и удивляться, почему им урона нет... Смышленые не мешкали, скрывались под крышей — кто успевал добежать.

Знал колдун, что сотворить, знал слова, знал действие этих слов и, что самое главное, располагал нужными для сложного ритуала силами. Эрак и воинская старшина наблюдали за действом в подзорные трубы; не видели они паники и умоисступления, царивших за стенами, однако и то, что доступно было взорам, пускало холодок по спинам.

— Вскоре внутри стен никого не останется, — равнодушно заметил колдун, обессиливающий на глазах — богиня в отместку за помощь выпивала из него силы.

— Золотом осыплю, — задумчиво повторил вождь, не отрываясь от созерцания.

Оправившись от начального ошеломления, переросшего теперь в панику, приближенные ввалились в коридор, втеснив туда и Меланью. В первые колодежки ужас затмил все чувства, которые она испытывала. Но затем из тьмы умоисступления чудом всплыли слова молитвы, и вещунья, сложив руки подобающим образом, зашептала без труда вспоминающиеся слова.

Тотчас подсвеченная пожарами ночь пошла рябью, будто речные глубины, и... разверзлась нестерпимо ярким лучом солнечного света. Неземной ор пронизал все от земли до небес, и твари горельской Богини, ринувшись вверх, точно в намерении затмить сияние, вмиг исчезли.

А Меланья провалилась в колодец без дна и, закрыв глаза, летела вниз в бесконечно прекрасном миге падения звезды.

Внезапно падение прекратилось. Вокруг не было ничего, кроме того самого яркого света; но сколь ослепительным он был, а очи не резал.

Откуда ни возьмись рядом с вещуньей предстал мужчина добрейшего вида, крепко сбитый, среднего роста и полностью седой, несмотря на то, что на вид ему давалось не более пятидесяти зим. Однако что внешность, каждый знает, сколь она обманчива; Меланья узнала его по глазам — невероятно добрым и мудрым, всепрощающим. В глубине этих очей можно было увидеть все от самого сотворения мира...

Рядом находился Виляс.

— Помоги! Помоги, отец! — задыхаясь, взмолилась вещунья.

Стоя пред Меланьей, Виляс отер ладонью мокрые щеки ее и, положив целительные руки ей на плечи, заговорил:

— Довольно натерпелись вы, дети мои нерадивые. Теперь скажу, что делать...

Каждое слово врезалось в сознание, точно острием кинжала на коже написанное. Забыть хоть одно было невозможно.

Резко вздохнув, Меланья обнаружила, что обвисла на чьих-то руках, и недоуменно огляделась. Над ней склонялось лицо обеспокоенного Стольника, приближенные, переговариваясь, всеnbsp;

& еще толпились у распахнутой двери, по временам бросая взгляды на улицу.

— Пришла в себя, слава Господу! — возрадовался Стольник. — Едва подхватить успел тело твое бездыханное! Ты как, на ногах устоять сумеешь?.. Немудрено, что сознания лишилась, от такого ужаса не только у женщины нервы сдадут. Опирайся об меня, вот так... Там уже все закончилось, до сих пор точно днем светло. Таки не все безнадежно, раз Виляс не оставил нас на растерзание энтим тварям ...

— Я видела его, — почему-то шепотом сообщила Меланья, пытаясь сделать шаг на подкашивающихся ногах. — Виляса видела.

— К-княже... — слабо, срывающимся голосом окликнул Стольник, когда пропавшая от ошеломления возможность говорить снова вернулась к нему. Но вот голос его окреп, ровно как уверенность в правдивости Меланьиных слов, и писарь уже твердо позвал: — Княже! Нашей вещунье Виляс явился!!!

Осмыслив эту фразу, приближенные сплотились вокруг Меланьеи, боясь упустить хоть слово из тех, что слетят с ее уст. Князь вышел вперед и, взяв ладонь вещуньи в свою, всмотрелся женщине в лицо.

— Не медлите, панна.