— Я тебя не оставлю, — такова была спокойная отмолвка.

— Запамятовала, что тебе я муж и ты должна повиноваться?

Меланья положила руки ему на плечи, нежно заглянула в глаза.

— Приказывай и угрожай, но я тебя не оставлю. Если бы видела впереди опасность для себя — уехала б, а так...

— Меланья... — лишившись изрядной доли строгости, протянул Зоек, сцепив руки за спиной — подальше от соблазна обнять. — Я тебя прошу, Богом молю, — уезжай отсюда, пока есть возможность. Вот-вот начнется осада, ты не знаешь, что это такое...

— Жувеч тоже, не ровна печина, захватят, — приникая к нему, прошептала молодая женщина. Она чуяла, что ежели муж обнимет, то сам никуда не отпустит.

— Можно затаиться в чаще... — Зоек опустил голову к ее волосам и, обняв-таки жену за стан да все больше забывая о строгости, которую хотел проявить, понизил голос: — Что ж мне, на руках тебя снести?..

Так и осталась Меланья в Кориване.

VI

Свечерело, и лядагчане вышли на стены — "встречать" противника. Подходящие полчища в алом свете заката казались кровавой рекой, наводнившей поля. Ветер доносил рокот голосов, топот и ржание, скрип тележных осей. Впереди шла кавалерия в желтых и синих мундирах; за конниками железным лесом возвышались копья пехотинцев; артиллерия пылила позади, чуть опережая обоз. Развевались яркие знамена с изображением гербов той или иной местности; неизменным на них оставался только двуглавый медведь в доспехе, исконный символ вождества горельского.

Потех на саврасом жеребце выехал на валы, своим присутствием надеясь укрепить в сердцах воинов боевой дух; немногочисленные представители знати да приближенные стояли тут же. Под валами беспечно выстроились хоругви конницы, среди них и Зоекова. Ясно было, что, не укрепив лагерь, гореллы не станут с ходу штурмовать крепость, бросаться под пушечный огонь. Охваченная неожиданным бесстрашием Меланья стояла по левую руку от Стольника и, не отводя взгляда, смотрела на приближающегося врага.

— Панна Меланья, — внезапно обернулся к ней князь, — не зря, сдается мне, нам вас Бог послал. Готовы ли вы предоставить дар свой в услужение и предсказывать, каковы будут последствия тех или иных действий?

— Готова, княже, — склонилась вещунья.

Гореллы остановились на изрядном расстоянии, втрое превышавшем пушечный выстрел; от кровавой реки отделились всадники с огромным белым флагом на длинном шесте.

— Не стрелять, — коротко приказал Потех, и тотчас приказание это донесено было до слуха пушкарей и хорунжих.

Депутация быстро приблизилась и, гарцуя перед князем, спросила разрешения въехать в город.

— Говорите так, — отвечал Потех.

— Вождь Эрак, великий господин земель горельских... — перечислив многочисленные титулы, посыльный продолжал: — Настоятельно рекомендует вам сдаться на его милость, ибо не хочет он еще одной бойни и кровопролития; сдадитесь — и невредимы будете, сражаясь же — истреблены.

Едва парламентер договорил, князь, нахмурившись и потемнев, скомандовал громогласно:

— Палить из всех пушек! Вот мой ответ!

Не успела депутация стремглав понестись к своим, как раздался грохот залпов многочисленных орудий, и к небу потянулись столбы пороховых дымов. Надо отдать должное войту, пану Немиру: хоть крепостью и несокрушимостью бастионов он похвастаться не мог, зато артиллерия у него была завидной, а запасы пороха — изрядными.

Развернувшись широким полумесяцем, гореллы установили шатры и принялись насыпать валы и рыть окопы, в чем им успешно помогла темнота. Но, надо признать, не только им была она в помощь, — Зоек и еще два хорунжих, заручившись разрешением князя и одобрением Меланьи, под покровом ночи отправились со своими людьми на вылазку. Точно бесы, мелькали они то тут, то там, мешая врагу всевозможно в возведении сооружений и много шума в конце концов наделав. Только к утру гореллы обнаружили несколько чудом заклепанных пушек, в том числе и пару тяжелых осадных, каковые со вбитыми в затравки гвоздями лишь на переплавку годились.

С рассветом начался первый штурм. Надо сказать, как на свадьбу шли после тяжелой ночи гореллы — с военной музыкой и песнями на их языке. Каждый из передовых нес на плече вязанку хвороста или мешок — на заполнение рва, — у некоторых были с собою лестницы для влезания на валы.

Но вот загрохотали, загремели городские пушки, запели предупреждающе трубы. Подошедшие на расстояние выстрела гореллы издали боевой клич и понеслись ко рву; при их приближении к пушкам присоединились голоса ружей. Оставляя за собой, точно падающие звезды, дымные хвосты, полетели сверкающие зажженными фитилями гранаты. Ручьями полилась кровь, ров стал быстро заполняться мертвыми телами.

Ветер уносил в сторону плотную дымовую завесу, и со стен, откуда Меланья наблюдала за происходящим, как на ладони видно было сражение. В ушах вещуньи звенело от криков и неумолкаемого грохота, но в душе царила убийственная решимость. С необычайным хладнокровием Меланья наблюдала за тем, как разрываются ядра и люди вместе с лошадьми взлетают на воздух, как смертоносные осколки убивают одним прикосновением...

Горы трупов росли еще быстрее, чем намедни валы перед стенами. Штурмующим приходилось взбираться по телам своих же, чтобы достигнуть врага. Но тут ждали гореллов пистолеты и ружья, и острые сабли, и владельцы этих сабель, опьяненные кровью, окутанные чадом сражения...

В конце концов, раздались голоса вражеских труб, и гореллы, изначально рассчитывающие, по-видимому, на легкое взятие города, отступили. Князь бросил вслед им конницу, и хоругви помчались с пригорка, словно окрыленные, сея ужас и смерть. Кровавая дымка повисла над головами, кони неслись во весь опор, латы сверкали на солнце, а сабли мелькали, подобно молниям.

Всю ночь Кориван держали под непрерывным огнем, и помыслить о вылазке не давая. Меланья, сколько хватало сил, ходила за ранеными. Во всякой вещунье дремлет скрытая способность к лекарству, и женщина, хоть не давала ей развития, но все ж чуяла тягу помогать. Лекарям нужны были помощники, но желающих находилось мало, ибо каждый знал, сколь тяжела и черна такая работа.