— Хоть не лежак на улице — и на том спасибо, — проворчала Меланья.

Стольник оставил ей фонарь, пожелал спокойной ночи, еще раз спросил, не хочет ли она переночевать у него, и ушел. Молодая вещунья легла и мгновенно заснула; но сон ее был чуток и прерывался от малейшего скрипа коридорных половиц.

С рассветом с улицы донесся непонятный галдеж, и Меланья, едва проснувшись, подскочила к окну. Из него прекрасно просматривалась часть оканчивающейся воротами улицы, и было видно, как какие-то верховые въезжают в город. Дар шепнул, что это именно мужнина хоругвь, а сам Зоек где-то среди прибывших солдат.

Он и вправду был среди них, спрашивая у старшого, не знает ли тот, случаем, где его, Зоека, комната, ибо сам он не помнит, хоть убей. Старшой, похвала ему, помнил и в желании выслужиться довел командира до самой двери. Из-под нее лился тусклый свет фонаря, и провожатый, мимоходом заметив, что кто-то дожидается пана хорунжего, распрощался с ним.

Несколько недоумевая, Зоек вошел и глазам своим не поверил.

— Ты? Я же говорил — в пуще спрятаться... — Едва выговорив слова заплетающимся языком, муж добрел до топчана, у которого Меланья застыла столбом, скованная по рукам и ногам радостью встречи, сел на него и...медленно завалился на бок. Вещунья вскрикнула, в первое мгновение подумав, что он ранен и умирает в бессознательности. Одначе прислушавшись к ровному дыханию, поглядев на мерно вздымающуюся грудь и смягчившееся лицо, молодая женщина поняла, что муж попросту заснул. И вошел он, судя по всему, настолько уставший, что разум его наполовину уже спал.

— Бедный ты мой, как же усердно трудился... — с накатившей нежностью прошептала Меланья и, уложив его голову себе на колени, стала расчесывать спутавшиеся мужнины волосы.

Мысли текли тихой полноводной рекой и внезапно точно на грозный порог натолкнулись; отхлынув назад от преграды, снова бросились вперед в желании сокрушить ее.

"Почему именно я? Других жизнь трепает так, что от души их ничего не остается; такие много больше, чем я стерпела и пережила, выносят... Мало ли женщин на свете, которые терпят деспотизм и беспричинную ненависть свекрови, мало ли сирот, вдов, нищих, у которых было все и в один миг не стало ничего? Почему именно я, Господи?"

Вопрос сей томил голову ее, но ответа на него не находилось, и дар был беспомощным.

Быть может, что-то есть в ней, Меланье, такое, чего нет в других? Но что это может быть? Она не оправилась бы от потерь без сторонней помощи, она... она платила чужими жизнями за собственное спасение! Тогда, в застенках, паренек-подросток... По дороге в пущу, Имерик... Самые близкие в ночь пожара... Если бы они не заплатили своими жизнями, до или после ее спасения, жила бы она сейчас?

Единственное, что, как мнилось молодой женщине, отличало ее от множества таких же горемычных, — это бесшабашная отвага, о которой и не подозревала она до поры, а также скорость решений в печину опасности, над другим человеком нависшей. Да разве ж это те качества, за каковые Господь талантом предрекать наделяет?

И снова, как тогда в зале, перед лютующим князем, Меланья ощутила едва касавшиеся ее плеч невидимые руки, мигом снявшие гнет тяжелых мыслей. "Грех, — нашептывал внутренний голос, — сомневаться и искать причинность Божеских решений. Благодари искренне и прибудет с тобой благосклонность его".

***

Проспав несколько печин, Зоек проснулся с ясным сознанием и, едва обняв жену после разлуки, умчался — докладывать князю о проделанном. "Прости, — до хруста сжимая ее ладонь и осыпая лицо поцелуями, просил муж перед уходом, — ждут ведь отчета, а обязательство — превыше всего".

Конечно, Меланье как любой женщине обидно было слышать такие слова, однако ей хватило благоразумия не перечить и смириться с положением вещей. Понимая, что на военном совете ей не место, а на улицах, полнившимися гулящими от безделья солдат, небезопасно, она осталась ждать в корчме. "Нужно хоть нож раздобыть да носить с собою, — подумала вещунья, охватывая плечи руками, — Дар хоть и предупреждает, но все ж вооруженной спокойней будет". Свои пистолеты она оставила вчера у Стольника, и забрать их тоже не помешало бы. За этим и пошла она в штаб-квартиру, ежеколодежно прислушиваясь к дару. Еще и кое-что из снеди прихватила, подумав дальновидно, какой, должно быть, зверский голод одолевает мужа.

В одном она изначально немного заблуждалась, следуя своим представлениям и не будучи достаточно осведомленной в сути вещей: солдаты отнюдь не гуляли, а к тем, кто спешил напиться, как в последний раз, применялись строжайшие меры усмирения. Дисциплина железной рукой держала всех за горло; большая часть времени уходила на обучение войска, и постоянная муштра не оставляла даже желания на отчаянное веселье. Меланья прекрасно увидела суть своего заблуждения, и опасения, навеваемые ранее солдатами, почти бесследно рассеялись.

Когда вещунья была на полпути к корчме, все узнали то, чего боялись наиболее после поражения.

— Горград сдан!!! Горград сдан!!! — кричал во весь опор несшийся верховой. — Гореллы идут сюда!!!

— Разуверились в приходе помощи, утратили надежду на избавление... — грустно покачала головой Меланья, чувствуя, как снова заныло сердце.

Зоек отсутствовал не так уж долго; вернувшись, он молвил со строгостью:

— Спускайся вниз.

— Зачем?

— Я отряжаю с тобой три десятерика человек, чтоб сопроводили до пущи. Они ждут.