– Но-но-но, голубушка, - подавая спонтанно разрыдавшейся Ишаковне стакан воды, страдальчески вымолвил Генрихович,- Не убивайтесь. Отыщется...

– Да како-о-ое та-ам?!
– крупными глотками опорожнивпосудину, простонала горемычная, - Сколько раз говаривала: Потаскухин, не задевай, мол, папу, обходи стороной! А он...

Надоумился ради хохмы на маминых именинахпод завязкунапрудить в любимый папин графин!.. Думаю, если бы только это, и простил бы папаня зятька-шалунишку... Но тот ведь!.. Азартен был дюжедо юмора! Шиш ведь его остановишь!..

Он в тот праздничный вечер еще и наклал под любимую папину селедочную шубу, в варежки вора в законе Гиви Вахваха, в карманы дубленки другого авторитета- Рамзана Альдебарана, в папаху генерала Солдатова, в наполовину наполненную леденцами карманную коробочку папиного брата маршала Черезанусвыпивайло... И даже в сапоги супругисенатора Чмокинанегодник насрал!..

Некоторые из гостей поблевали, другие переморщились. Самые не брезгливые похохотали, дружелюбно похлопали Серегу (ца-арство ему небе-есное-е!) по спине и плечам, вроде как бы от души поблагодарив его за доставленное веселье... Но к еде и выпивке больше никто не притронулся...

Около полуночивсе дружно разъехались. Папа, правда, в проводах не участвовал, потому как был серьезно занят -настырно выблевывал в джакузи выпитое из графина и селедку под шубой. Ну, понятно, заодно и все остальное...

Мы с Серегой отправились к себе на такси. Он всю дорогу ухохатывался под впечатлением от своих подлян. Я еще, помнится, укорила его: "И как тебе не стыдно?!- сказала, - Гвардейский подполковник, а гадишь как кот пакостливый!" А ему хоть бы хны!..

Утром проснулась, а его рядом нет!.. Восьмо-о-ой го-од уж бе-ез вести-и пропа-а-ащ-щи-ий!!!
– сызнова заблажела майорша Потаскухина.

– Видал?
– смерив меня многозначительным взглядом, с печалью в голосе произнес генерал-лейтенант, - Считай, за невинныешутки погиб человек. А ты-ы-ы!..

Так что, не обессудь, Снегопадов!
– выдержав паузу, продолжил оратор, - Да пусть тебя Белиберда Ишаковна хоть мордой об печку, хоть кан-ни-ебалит хоть на пельмени, шашлык или даже на колбасу!.. Не вступлюсь! Заморочки с нашим министром и с его братом Осликом Иа в мои планы не входят! Так что, впредьмне на нее не ябедничай!.. Понял?!

– Так точно!
– выказал послушание я.

– Ну, иди, - напутствовал Чувак, - Чего не идешь-то? Паркет что ли в моем кабинете медом натерт? Прилип?..Дуйв гости к моему любимому братцу Анониму! И не забудь про угощение и горячий привет от меня! Да смотри, чтобы тебя в подворотне не продуло! В подворотнях-то, сказывают, лю-ютые сквозняки!.. Да не забудь оставить секретарше расписку о двадцатипятилетнемнеразглашении только что произошедшего в моем кабинете!..

Обернувшись от двери на хнычущую майоршу, я чуть было сам не заплакал от жалости к ней, озабоченно подумав: "И почему я такой неправильный?! То ненавижу человека, то тут же жалею, то снова ненавижу, то вновь жалею!.." Подумал и переступил порог.

– Уда-ачи, Снегопа-адов!По-омни о сквозняка-ах!- донеслась через полуприкрытуюдверьконцовка генеральского напутствия...

Приступив к навязанному мне генералом Чуваком заполнению стандартного бланка подписки о неразглашении тайн, я ощутил некую невероятной мощности магическуюэнергию, туго окутавшую голову и монотонностремящуюся завернуть ее лицом за спину!.. Мое самочувствие ухудшалось из секунды в секунду: взмок, мышечно ослаб,задрожал, ощутилсянапор подкатывающей к горлу тошноты, появилось усиливающееся головокружение, сердце же наоборот активизировалось - готово было продырявить грудину и вылететь!..

– Чево мнешься-та - ня пишешь?
– педикюрно шлифуя слесарным плоским напильникомокраексамогокрупногоногтя выложенной на стол ступни, забрюзжала разнаряженная под шлюху престарелая секретарша.

– Да что-то не можется, - пролепетал я.

– Ня можетца али ня хочетца?!
– съехидничала Патрикеевна.

– Недомогается, - переформулировал я и... расслабился...

Магическая сила, получившая полную волю, вопреки опасениям,не открутила мою голову с хрустом шейных позвонков; а, повращав ее туда-сюда, сориентировала лицом наискось вниз, уперев мой помутневший от перенапряжения взор вовнутрь проволочной мусорной корзины, словно указуя: вот, дескать, оно, что для тебя важнее всего!..

– Шеде-е-евры-ы,- завороженно прошептал я, буквально пожирая алчущим взглядом капустные кочерыжки вперемешку с парой сломанных карандашей, скомканной изолентой, отслужившей свое женской гигиенической прокладкой, надкусанным пирожком с воткнутым в него гвоздем, головкой от куклы "Барби", пачкой из-под сигарет и скомканными бумагами.

– Чево тама нашептывашь-та?
– послышалось из-за стола, - Скора писать-та снова станешь?

– Скоро, - заверил я и поинтересовался: - Откуда в вашей корзине капустные кочерыжки?