– Нет еще, – вяло говорю я.

Она прикусывает губу и качает головой с преувеличенной грустью:

– Бедная женщина…

Так, теперь от Роуз мы перешли к ее матери. Моя собственная мать не поддерживает ничего из того, что мать Роуз делает в политике. Но она достаточно умна, что выработать привычку поддерживать «правящую партию» и по крайней мере притворяться, что ей нравится, пусть все даже и не так. И она достаточно умна, чтобы знать, что с властью приходит зависть. Уверен, она потрясающе держит лицо среди своих подружек и выставляет напоказ мои отношения с Роуз, как что-то социально допустимое. Более того, она, наверное, притворяется, что они с министром магии отличные друзья, чтобы выглядеть более могущественной и популярной, чем она есть.

– Я вообще-то пришел поговорить с отцом, – меняю я тему, чтобы мне не пришлось сказать что-нибудь грубое, о чем я потом пожалею. – Он здесь?

Если она и оскорблена моей внезапной сменой разговора, она отлично это скрывает. Она просто расплывается в одной из своих самых милых улыбок и говорит:

– Конечно, милый. Он наверху, в своем кабинете.

Я киваю и встаю:

– Я увижусь с тобой перед уходом, – говорю я, чувствуя себя виноватым за то, что задел ее чувства. Но я больше не мог выносить эту фальшь. Это тошнотворно.

Я нахожу отца именно там, где сказала мать. Он в своем кабинете, и когда я стучу в дверь, получаю в ответ очень краткое:

– Что?

Я решаю, что это разрешение, немного открываю дверь и осторожно заглядываю внутрь. Отец поднимает голову и удивляется при виде меня. Он ожидал кого-то другого, полагаю: мать или домового эльфа.

– Скорпиус, – говорит он, быстро оправляясь от первоначального изумления. – Входи.

Я вхожу в кабинет и на секунду оглядываюсь. Пока я рос, мне не часто разрешали сюда входить, да и сам я не делал усилий, чтобы сюда попасть. Конечно, я был тут несколько раз, но теперь он смотрится по-другому. Думаю, я никогда раньше не ценил его грандиозную важность.

– Я тебя не ждал, – говорит он, откладывая бумаги, которые он читал. – Все в порядке?

Я с секунду изучаю его, стараясь измерить его искренность. Не то чтобы я думаю, что он действительно неискренен, но иногда у него бывают скрытые мотивы. Не могу представить, что это может быть сейчас, так что стараюсь выглядеть как можно нормальнее.

– Все отлично, – на этот раз я жду, пока мне предложат сесть, и отец машет в сторону стула. Я сажусь и некоторое время колеблюсь, потому что только сейчас понимаю, как ужасно неловко все это будет. Отец выжидающе смотрит на меня, явно ожидая, что я объясню причину своего визита. Когда я ничего не говорю, он наконец заговаривает:

– Ты просто сюда заглянул? Или с какой-то целью?

Ну, он всегда отличался прямотой, полагаю. Я просто должен набраться смелости и выложить все. Я не уйду, пока не сделаю этого. Я себе этого не позволю.

– Могу я тебя кое о чем спросить? – говорю я, осторожно выдавливая из себя слова.

Отец приподнимает брови:

– Да?

Как мне это сделать? Я миллион раз проигрывал этот разговор в своей голове, но сейчас ни одного сценария у меня нет.

– Ты… – мой голос смолкает, и я сглатываю комок в горле. Я смиряюсь с необходимостью. – Когда ты был подростком, – ровно говорю я, – ты был Пожирателем Смерти?

Лицо отца такое же каменное, как всегда, но глаза его выдают. Несколько секунд они нервно поблескивают, а потом он отворачивается и смотрит в окно. Тишина плотная и пугающая, и я просто сижу, боясь сделать что-либо еще.

– Да.

Ответ наконец приходит, и я совсем не удивлен. Я уже знал ответ, конечно, я многие годы его знал. Меня проинформировали об отцовских подростковых увлечениях, когда я только пошел в школу. Странно, но я никогда не заговаривал об этом с ним.

– Почему?

Отец оглядывается на меня, его глаза немного темнеют, и он выглядит раздраженным.

– Потому что у меня не было выбора, – сердито выпаливает он. Определенно я задел очень больное место.

И все же я не покупаюсь на это оправдание, и я больше не боюсь это признать.

– У тебя всегда был выбор.

– Я был ребенком.

– Тебе было не пять. Ты был почти взрослым, – тут же поправляю я.

– Скорпиус, – отец раздражен. Я ясно это вижу. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает. – Есть вещи, которых ты не понимаешь. И, слава богу, тебе никогда и не придется это понимать.

– Какие вещи?

– Это неважно, – кратко говорит он. – Это давняя история.

– Это важно! – я так расстроен, а он даже не видит этого.

– Почему это важно? Это никак к тебе не относится.

– Это еще как ко мне относилось!

– И сейчас?

И тогда я выпаливаю это. Не могу остановиться.

– Ты действительно смотрел, как мать Роуз пытают Круциатусом в твоей гостиной?

Отец долго безмолвно на меня смотрит. Повисает ужасная неуютная тишина, и мне хочется взять эти слова назад и проглотить. Я не должен был поднимать эту тему.